Алиса порозовела, Лёха заржал, а Ольга, показав на Димыча пальцем, сказала:
— Он пошляк, я говорила.
— Автор имел в виду, конечно же, глаза! — вскричал Димыч с хорошо разыгранным возмущением и смешливыми чёртиками в зрачках. — В глазах он её утонул! А вы что подумали? Это вы все пошляки!
— Что там было про выразительные глаза? — вдруг вспомнил уже порядком осоловевший Лёха.
— Где такое было? — непонимающе нахмурился Димыч.
— Ну, там... — Лёха делал неопределённые жесты в воздухе, будто пытаясь в солнечном майском пространстве поймать то, что от него ускользало. — Типа, какие у вас большие... и выразительные глаза!
— Не пойму я что-то ни хрена, — сказал Димыч. — Лёх, ты не тормозишь уже?
— Это я-то тормозю... торможу? — пьяненько возмутился тот. — Это ты тупишь!
Ольга с усмешкой подытожила:
— Всё, ребят, кому-то уже хватит пить. А то у одного — тормоз, у другого — тупняк.
Тут Алиса спасла положение, грозившее вылиться в спор или перебранку:
— По-моему, Лёша имеет в виду анекдот про поручика Ржевского. Делает как-то Ржевский на балу комплимент даме: «Мадам, какие у вас сиськи!» — «Фи, поручик! Если хотите сделать даме приятное и избежать пошлости, нужно говорить о её глазах!» Ржевский: «Какие у вас большие и выразительные глаза, мадам! Но сиськи ещё лучше!»
— И это я-то после этого — пошляк, — фыркнул и закатил глаза Димыч, а Лёха просто пожал Алисе руку с видом величайшего удовольствия и счастья.
— Слава богу... Хоть один умный человек...
Алиса совершила чудо — правильно перевела с пьяного на русский.
Наверное, все мы иногда поём песни, за которые бывает неловко. Но иногда это всего лишь песни.
Адская жажда привела Ольгу к источнику воды — бочке для полива. И было плевать, что она не кипячёная.
Фыркая и расплёскивая брызги, она умывалась. Намочила штаны, наплескала в обувь, а потом окунула голову целиком. Встряхнулась, рыча; мокрые волосы облепили лоб. А когда направилась к столу под навесом, предметы на ногах устроили ей подлость. Мокрые ступни скользили в них, и она растянулась во весь рост на траве. «Наркоз» ещё действовал, и особой боли она не почувствовала, только матюгнулась с испугу, внезапно обнаружив себя на одном уровне с одуванчиками.
Саня... А что Саня? Он был с ними. Невидимый, но был.
«Давайте так, — сказал ещё трезвый Лёха. — Вспоминаем только хорошее. А грустное и плохое — не будем».
И они вспоминали. Смеялись. Уж и забылось, кто именно тогда показал голый зад ментам — Саня или Димыч. Димыч отнекивался, Лёха настаивал: «Нет, это ты! Ты тогда учудил!»
Смех рвался из горла Ольги и сейчас — больше похожий на вой, рыдание. Пальцы вцепились в траву, вода с мокрых волос струилась за шиворот, а по щекам — что-то тёплое и солёное. В ушах завывал слащаво-мартовский Серов в исполнении Димыча, любящий до слёз, а из широко разинутого, оскаленного рта рвался безмолвный крик.
Она не плакала ни тогда, ни после. Ни разу. За все эти годы.
И сейчас её рвало в клочья. Под Серова в голове. Слащавый пафос, душещипательная музыка, но крик из перекошенного рта — настоящий, до небес, которые уже не ответят на вопрос: виновата ли?
Она драла себя на лоскуты этим криком, царапая траву и задрав голову к ночному небу. Звала волчьим воем — Бог должен был оглохнуть, если он там был.
Крик иссяк, осталась только дрожь в нижней челюсти. Она озиралась испуганно: не перебудила ли всю округу?..
Тишина.
На самом деле из горла вырвался только писк. Весь крик был у неё в голове, как и музыка.
Опустошённая, полумёртвая, она лежала на траве, вдыхая лунное молчание. Кто-то будто коснулся её головы — то ли лёгкое дуновение, то ли воздушная ладонь скользнула. И слёзы полились снова — тёплые, сладкие и очищающие.
То ли ей спьяну померещилось, то ли это и был ответ.
Ничьей жалости и сочувствия не хотелось сейчас — лишних, неуместных. Молчаливое небо было лучшим собеседником. Только перед ним и не стыдно.
Разум был трезвее тела. Тело запаздывало, неуклюжее и медлительное. Оно кое-как поднялось на четвереньки и поползло в сторону беседки, чуть не опрокинуло стул, но взобралось на него, бросило руки на стол, а на них — мокрую голову. Стало зябко и зыбко, мир тошнотворно вращался.
Может быть, прошла вечность, а может — пять минут.
— Оль...
Плеча коснулась лёгкая ручка. Не то прохладно-небесное прикосновение, а живая, родная Алисина рука. Стало вдруг светлее — голубовато-серебристый отблеск лёг на посуду и пустые бутылки, озарил решётку гриля. Душу Ольги залил возвышенно-нежный, глуповато-влюблённый восторг: пришла — и принесла с собой райский свет, будто ангел... И только потом она сообразила, что в руках у Алисы — телефон с включенным фонариком. Вот и весь «райский свет».