Они схлестнулись. Гай был уже утомлён предыдущими схватками, Стольфгун — свеж и бодр. В его золотисто-рыжеватой бороде сверкал яростный оскал зубов. Рослый, упитанный, холеный, почти двухметровый здоровяк, и Гай — едва ли метр семьдесят, бритоголовый, с сухой, стройной фигурой, но железными мышцами. Стольфгун — бугай, откормленный аристократ, его противник — мелкий, но очень вёрткий, мускулы и нервы.
Стольфгун задел Гая несколько раз. К шрамам на его лице прибавились новые кровавые полосы. Вдруг Гай ощутил прилив сил — жар в груди. Медальон раскалился так, что жёг ладонь, а Инголинда сникла на постель, её распущенные волосы разметались, обильно блестя нитями седины. Так вот какой силой она берегла Гая... Своей, жизненной. Отдавала ему себя по капле. Придавала бодрости в бою, хранила от гибели.
Сносящим всё на своём пути смерчем бросился Гай на Стольфгуна. Несколькими ударами он поверг его, здоровенного лося, на пол, обезоружил, выбил добрую половину зубов. Тот выплюнул их, ощерив окровавленный рот, на бороду текла розовая слюна.
«Ваш повелитель захвачен!» — прокатился громовой крик.
Гай вёл Стольфгуна со связанными руками, держа кинжал у его бычьей шеи. Инголинда шагала следом — босая, в сорочке, кутаясь в золотой с серебряными прожилками плащ волос.
Толчок — и Стольфгун позорно скатился по ступенькам. Гай, неспешно спустившись, поставил на него сапог.
«Ни ты, ни твои земли мне не нужны. Мне нужна лишь моя женщина, за ней я пришёл, с ней и уйду».
А чтобы ни сам побеждённый Владыка, ни его войско не посмели рыпнуться, прибывшая вместе с Гаем Мать Бледа заключила столицу земель Стольфгуна в магический круг, из которого нельзя было выбраться несколько суток.
Погода улучшалась, но иногда лили дожди. На привалах в пути Гай с Ингой ночевали в разных шатрах, но однажды невысокая тень с круглой головой скользнула в шатёр королевы. Завидев фигуру лысого воина со шрамами и грозным сверкающим взглядом, служанки зажали ладонями вскрик, и получился писк. Вошедший властным движением сероватого от щетины черепа велел им проваливать из шатра. Где им спать — ему плевать, он хотел остаться наедине с королевой.
Служанки, охая и всхлипывая, мыкались под дождём, ища себе другое пристанище и кутаясь в одеяла, пока их не принял под своё крыло повар — упитанный добряк. Ещё и еды им перепало в утешение за неудобства.
Инголинда сидела на ложе из подушек, завернувшись в одеяло. Волосы, струясь серебряно-золотыми волнами, окутывали всю её фигуру. Гай, постояв несколько мгновений, подошёл и опустился на колени. Взяв одну из прядей, поцеловал, потом вторую. Из дерзкого нарушителя ночного покоя королевы он превратился в странника, который в конце долгого пути припал к своей святыне. Он целовал седину в её волосах, поклонялся ей. Её губы оставались сомкнутыми. «Это не женщина, это кремень», — сказал один из советников Гая когда-то. Тогда она была изваянием. Сейчас её глаза наполнились слезами. Гай, увидев этот влажный блеск, впитывал его жадным немигающим взглядом. Он распахнул на ней одеяло и созерцал её грудь в глубоком вырезе тонкой сорочки. Его кожа была более смуглая, руки на фоне её нежно-фарфоровой груди казались тёмными. Она, как бы защищаясь, пыталась отвести их, снять с себя, в устремлённых на Гая глазах застыла влажная пристальность. Нет, она не защищалась. Она терзала его руки лаской. Он завладел ими, сжал в своих. Заскользил ладонями вверх к хрупким плечам. По её телу прошёл трепет. Стоило Инге поднять руки в приглашении к объятиям — и он немедленно сгрёб её, прижал к себе.
«Он надругался над тобой?»
В глазах Гая распахнулась холодная тьма, рот сжался, и лицо приобрело выражение той ледяной, беспощадной жестокости, которая приводила всех в ужас; это было что-то физически ощутимое — мощная волна, способная сбить с ног, задушить, сдавить и остановить биение сердца в груди... Даже самых стойких смельчаков, самых бесстрашных воинов пробирал мороз по коже от этого взгляда; самые хитрые царедворцы теряли свои маски под этим ледяным огнём. Одна лишь Инголинда выстояла, когда все думали, что Гай полоснёт бритвой по горлу Рорхама, а он лишь порезал ему щёки — не за то, что молчал о смерти Люстана, а за то, что трусливо спрятался за спину женщины, позволяя ей прикрыть его слабость и страх. Всех трясло тогда, а Инголинда и глазом не моргнула. Ни единого пореза не оставила на голове Гая — так спокойны и тверды были её руки. Единственная, кто мог выдержать Гая, выстоять перед ним, вызвать в нём восхищение и уважение. Потому он так долго не связывал себя узами брака — не было подходящих кандидаток. Все робели, тряслись, падали в обморок, блеяли, как овцы, тупели и немели. Лишь Инголинда, тогда совсем юная пятнадцатилетняя принцесса, не дрогнула перед ним на роскошном приёме, устроенном её матерью-королевой. Посмотрела своими ясными глазами и спокойно улыбнулась. А потом достойно вела беседу, не теряясь и не заикаясь, демонстрируя свой ум и образованность, прекрасную речь и манеры. Понятное дело, что все прочие дамы, охваченные страхом перед грозным лордом Гайенерилом, выглядели круглыми дурами по сравнению с ней.