"Действовать будет Александр, — вспомнил Митька слова дяди Антона. — Смотри, будь аккуратнее. Никакой пальцовки. Честная мужская драка."
Затаив дыхание, Митька стал учиться "пальцовке".
"Согласно принципу естественности, мастер Ли настаивал на том, что пальцы приспособлены в первую очередьљ для удержания и метания различных предметов. Человек, лишенный пальцев, почти лишен возможности использовать оружие. Сообразно этому, более половины наставлений Ли касательно техники пальцев касались владения оружием и искусства превращения безобидных с первого взгляда предметов в грозное оружие.
Меткая стрельба, между прочим, также относится к технике пальцев. В отличие от многих восточных мастеров, Ли ставил огнестрельное оружие в один ряд с холодным.
Использование же невооруженных пальцев у Ли основано на естественных для китайца представлениях: удары наносятся, собственно, не пальцами, а «ци». Сама по себе эта «технология» заимствована Ли из арсенала мастера Фу. Но, будучи ревнителем чистоты Православия, не мог Ли не понимать духовной опасности, сопряженной с использованием медитативных приемов. Ли сознает, что все методы этого рода вызывают повышенный интерес темных сил. Исходя из того, что всякое бесовское воздействие направлено против молитвы, Ли разрабатывает специальное таолу, выполнять которое необходимо рецитируя слова известной молитвы: "Чжу Есу Цзыду Шанди цзы…" ("Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…")."
— Ага! — сказал вслух Митька, сразу вспомнив Мишку. Вот что это были за «заклинанья»! И продолжал читать далее, одновременно твердя молитву за врагов.
"…это-то таолу и вошло в арсенал боевых искусств под названием "пальцев Ли". Важно отметить, что сравнительно с традиционными техниками "пальцы Ли" не представляют ничего принципиально нового с чисто идейной стороны. Если принять, что это действительно техника мастера Ли, то мы видим те же мысли, только они получают у Ли только детальную проработку. Это-то и вызывает недоумение. Ведь главное достижение Ли — сопряжение "боевой медитации" с Иисусовой молитвой — оказалось в культуре Китая совершенно невостребованным. Это кажется почти невероятным, но одно и то же таолу дало жизнь двум совершенно разным таолу: "пальцы Ли" выполняют, не вспоминая о молитве, как обычную боевую медитацию, позволяющую наносить противнику тяжелые травмы без использования материального оружия; в то же время "нэй дао цуань" (как уже говорилось, см. главу "Кулак умного делания") выполняют как простой оздоровительный комплекс, сопряженный со чтением Иисусовой молитвы. Молитва и бой, соединенные мастером Ли, вновь разошлись спустя всего поколение после его мученической кончины. Только в узком кругу кровных потомков Ли таолу мастера сохранилось в первоначальном виде, позволяющем сравнить результаты эволюции школ "пальцев Ли" и "Нэй дао цуань" с исходным образцом. Автору этих строк посчастливилось долгое время общаться с живым носителем этой семейной традиции — Иоанном Ли."
Далее следовало подробное сравнение «пальцовки» всех трех школ или кланов с многочисленными непонятными иллюстрациями, изображавшими «пальцовку». Иллюстрации были снабженны красивыми иероглифами. Все это вызвало у Митьки странное ощущение, будто он рассматривает комиксы про разборки каких-то китайских уголовников. Вначале было интересно, хотя и непонятно, но скоро Митька почувствовал, что осоловел; тут он осознал, что еще и позабыл молитву. Перевернув сразу много страниц, он снова начал повторять Имя и смотреть дальше.
"Итак, не может вызывать сомнений, что именно школа нэйдаоцуань (кулак умного делания), а вовсе не "пальцы Ли" должна считаться подлинной наследницей великого мастера. Утратив всякое понятие о духовном смысле движений, боевые «пальцовщики» значительно (порой, до неузнаваемости!) исказили первоначальные движения. Верующий читатель без труда поймет, почему это произошло! Пальцы — после языка — это главный знаковый орган человеческого тела. (Вспомним язык глухонемых.) Движения Ли действительно невозможно отделить от Иисусовой молитвы ("Чжу Есу Цзыду…"); каждый иероглиф этой молитвы оказывается прообразом соответствующей "формы Ли", что особенно заметно, если рассматривать работу искусного каллиграфа; каждое движение формы, в свою очередь, превращает движение кисти с тушью в манипуляцию воображаемой "ладонной палочки". Нэйдаоцуань — это молитва глухонемого. Отделив внешнюю сторону техники Ли от мистического, внутреннего смысла, неразрывно сопряженного с Православием, «пальцовщики» вместе с тем утратили то искусство боя, которое позволяло мастеру выходить победителем из безвыходных положений. Ведь главный секрет Ли заключался в том, чтобы сделать своим союзником Самого Бога. Упростив главное и усложнив несущественное, они получили на выходе лишь что-то вроде "Ищущих рук" или "Бьющих пальцев", только без ударов кулаком. (А в первоначальном комплексе, как мы видели, присутствовали едва ли не ВСЕ возможные ударные формы!)љ Естественно, в этом виде искусство Ли не вызывало и не вызывает широкого интереса!"
Становилось ясно, что самостоятельно разобраться в этом невозможно. Митька заскучал. Очевидно, дядя Антон шутил, когда говорил о секретности. Никакой хулиган ни за какие деньги не продерется сквозь этот туман, тем более что все это, как выясняется, "невозможно отделить от Иисусовой молитвы"!
Тут-тољ домой к Митьке и пожаловала милиция!
— Ты знаешь этого парня, который пнул Олега?
— Не знаю, — соврал Митька.
— А если подумать?
Митька решил промолчать.
— Ну, ладно, — сказала милиция, — допустим. Зато ты наверняка знаешь Волшебника.
— Волшебника?! — сказала Мама, — конечно знает. Ну-ка, Митька, немедленно рассказывай, что вы натворили.
— Ничего мы не натворили… — пробормотал Митька.
Милиция покачала головой.
— Ты сказал Олегу, что нападение на него организовал какой-то волшебник.
Митька закрыл глаза и глубоко вздохнул.
— Ничего такого Веллеру я не говорил.
— Вот как? — милиция побарабанила пальцами по столу и дальше разговаривала уже с родителями.
— Ну, ты, Митька, даешь! — сказала Мама. — Докатился до милиции.
Митька молчал, глядя в сторону. А потом сказал:
— Интересно. Когда меня били, никакую милицию это не волновало…
Митька почувствовал, что сейчас заплачет, и опять замолчал.
— Что значит — били? — спросил Папа. — Кто — бил?
— Все били, — сказал Митька осипшим голосом.
— Поточнее. Кто именно. Кто это — все?
— А какой смысл мне все это рассказывать? Вы что — пойдете в школу и будете меня там пасти?…
Митька шел по улице. Был уже поздний вечер, почти ночь, но идти домой Митька не хотел. Было скверно на душе после ссоры с родителями. Как дальше жить, было неясно. И чем больше смеркалось, тем труднее было идти домой. О молитве Митька как-то даже и не вспоминал, будто никогда в жизни не маливался.
Вдруг Митька увидел на чужом подоконнике, на совершенно чужой улице, своего кота, Мяо-Цзы.
— Привет, — сказал Митька удивленно. — А ты здесь откуда?
— Привет, — эхом отозвался кот. — А ты здесь откуда?
— Я ушел из дому.
— И я ушел из дому.
— А ты-то почему, — удивился Митька.
— Я — по делам, — отрезал Мяо-Цзы. — А ты почему?
— А я поругался.
Кот в своей обычной манере надолго замолчал, медитируя. Митька терпеливо ждал. Во-первых, спешить было некуда, а во-вторых, после долгого молчания Мяо-Цзы как правило говорил что-нибудь интересное. Но на сей раз кот изрек что-то странное, вовсе не даосское: