Он молчал — слезы душили его. Он не мог себе позволить расплакаться.
— Файвел, — кричали ему, — что ты молчишь?! Скажи что-нибудь, Файвел!
Павел собрал силы.
— Я счастливее Моисея, — сказал он, — я вошел в Ханаан…
ИСКЛЮЧЕНИЕ
Я ненавижу полковников и наманикюренные пальчики их жен. Потому что, как сказал папа, никто не прощает маминых слез.
Мою бабушку исключали из партии шесть раз. Вернее, один, но в шесть приемов, а принимали — 45 лет назад — всего за один. Видимо, исключать почетнее, что ли…
В 16 лет бабушка покинула своих родных, приехала в Ленинград и пошла работать на кондитерскую фабрику. Вскоре она стала лучшей работницей, ударницей, портрет ее в красной косыночке красовался на доске почета, и ей предложили вступить в партию.
Она была молода, красива, задорна, всегда весела, все ей было на свете нипочем — даже партия, — тем более, что партия обещала лучшую жизнь, и скоро, и для всех, — и бабушка вступила. Кто в молодости не делает глупостей?
Она тогда и не подозревала, что через сорок пять лет ей надо будет ехать в Израиль. Кто тогда знал? Вы знали?
Но время бежит быстро, и не успела бабушка оглянуться, как ей надо было из партии выходить, потому что, раз ты едешь в эту сионистскую страну, — немедленно покинь ряды верных ленинцев.
Когда-то раньше покинуть эти ряды ничего не стоило. Достаточно было одеть галстук или прочесть Чехова — и ты был уже вне рядов. С годами это становилось все труднее, и даже появление на партийном собрании в ермолке и талесе не гарантировало исключение.
В лучшем случае вам могли поставить на вид…
На партийном учете бабушка состояла при нашей домовой организации, членами которой в основном были отставные полковники, их жены, дворники, пенсионеры и домохозяйки, которых тоже время от времени, видимо, от скуки, тянуло в партию.
Главными занятиями ячейки был сбор членских взносов, единодушное одобрение постановлений партии и правительства, разбор кухонных побоищ, периодически происходивших в коммунальных квартирах, избиений мужьями жен, женами мужей и обоими — тещ и свекровей, обвариваний соседями друг друга щами и борщами и т. д.
Если квартира была многонациональной — возникали проблемы дружбы народов — и кроме физических оскорблений, ячейка разбирала также и моральные. Например, почему парикмахера Гогуа обозвали «черножопым», бухгалтера Дуваляна — «педерастом», а скромного химика Левина — «жидовской мордой». Причем химика Левина вечно посылали в Палестину, и он вроде начинал об этом подумывать.
Иногда, когда кто-нибудь из ветеранов отходил в другой мир, все члены партии дружно исполняли «Интернационал», обычно первый куплет, так как дальше никто не знал.
Но чаще всего партсобрания осуждали агрессивную политику государства Израиль и требовали немедленного вывода всех войск с захваченных территорий. Все единодушно голосовали, поскольку торопились в очередь, то за мороженой рыбой, то за мандаринами, то за югославскими мясными консервами. С территориями-то было неизвестно, а вот консервы можно было пропустить!
Секретарем этой парторганизации был Виталий Иванович Сизов, отставной полковник, причем КГБ, и все поговаривали, что это — почти генерал. Он всегда ходил в гражданском, улыбался всем и каждому, трепал ребят по головам, предупредительно открывал перед бабушкой двери и доверительно сообщал ей, что половина его друзей — евреи. Сколько замученных было на его совести — никто не знал. Это была сама доброта, учтивость, не полковник, а врач-педиатр, добрый доктор Айболит.
Он жил над нами, сам ходил за молоком, в булочную и всегда интересовался: «Не шумно ли он передвигает стулья над нами и не громко ли ставит военные марши?»
— Почему вы думаете, что он кого-то убил? — всегда говорила нам бабушка. — В КГБ тоже есть нормальные люди. Может, он заведовал гаражом? Или столовой?
Мы осторожно возражали, что полковники ведают обычно другим.
На седьмое ноября он всегда опускал к нам в ящик поздравление, в котором желал успехов нам, а также октябрьской революции.
Короче — бабушка должна была отнести заявление о выходе из партии этому Айболиту.
Всей семьей мы сочиняли бумагу. Мы хотели просто написать: «В связи с отъездом в государство Израиль прошу исключить меня из партии», — но бабушке мыслился более обширный вариант. Она хотела указать на все свои заслуги перед народом и на все заслуги партии перед ней. Мы резонно доказывали бабушке, что, если она перечислит все свои заслуги, такие значительные и грандиозные, ее могут из партии не отпустить. Бабушка подумала и согласилась. Но зато она решила написать все, что сделала партия для нее. Здесь мы запнулись — мы хорошо знали, что сделала партия для нашей бабушки. Она ей предоставила комнату в целых 17 квадратных метров, где мы жили впятером, где некоторые из нас периодически спали на чертежной доске, положенной на стулья. Окна этой замечательной комнаты упирались прямо в стену, которую легко можно было достать рукой, открыв форточку. Из-за этой стены солнце у нас бывало только в виде портрета Сталина — этого светоча всего человечества. В такой комнате было бы хорошо держать испанского быка перед выпуском на арену.