— Я, — взревел таможенник, — когда?!
— Когда мы говорили о Шапиро. И потом, если хотите знать, я и сыр достал по блату. Как инвалид войны! По-вашему, молочный комбинат изготовляет тоже что-то взрывоопасное?
— Если б не ваш возраст… — прошипел таможенник.
— О, если б не мой возраст… — печально вздохнул Павлик.
— Вы взгляните, во что вы завернули вашу снедь!!
— Во что? — удивился Павлик и ахнул — бутерброды были завернуты в портрет Ленина, выступающего на первом Съезде Советов.
После этого его отвели на личный досмотр.
Его обыскивали долго, рьяно, с пристрастием, рылись в седых волосах, просвечивали легкие, смотрели в рот, в горло, в трахеи.
Говорят, в трахеях можно многое спрятать…
Даже напоследок они обидели его.
Они не умели как следует попрощаться и не умели сказать «Не поминай лихом!»
Возможно, поэтому их так часто и поминают…
…Павлик и Кира шли по летному полю. Белый самолет стоял далеко. Постукивала палка Павлика. Кружились листья. Ветер раздувал белые волосы.
— Павлик, — сказала Кира, — у тебя совершенно голая шея.
И закутала его шарфом…
ПОЛЕТ ИСТОРИЧЕСКИХ ДВЕРЕЙ
— Человек может стать всем, — сказал он, — даже евреем!..
Была ночь, и звезды стояли в ночи. Бледный свет окутывал Неву, разведенный мост и неприкрытую лысину великого вождя. Вождь стоял на гранитном броневике, задом к вокзалу, из которого торопливо вышел всего шестьдесят лет назад, с кепочкой в кармане и выброшенной на запад рукой…
Скажите мне, кто не спит ночью?
Только очень счастливые и очень несчастные ночью не спят. И кто ждет разрешения на выезд.
И еще не спят каналы и облака. И памятники…
Не спится великим людям России. Вот уже третий век не дремлет на своем коне великий Петр. Каждую ночь он грозит шведам и думает о своем окне в Европу, которое он с таким трудом прорубил и которое полностью заложили, не оставив даже форточки…
Не смыкает своего единственного глаза полководец Кутузов, еженощно сравнивающий историческое Бородинское сражение с блистательной Шестидневной войной, а себя — с генералом Даяном. Почему его называют Великим?! Разве смог бы этот одноглазый еврей победить Наполеона? В то время бы, как он, Михаил Илларионович, разбил бы этих сарацинов на Синае за какие-нибудь несколько часов, превратив шестидневную войну в семичасовую. Причем, без перерыва на обед…
Окаменевший Пушкин грезит ночами о прекрасных дамах, которые приходят к нему днем, приносят цветы и читают ему его стихи. О, как бы он их отблагодарил, если б только мог слезть с пьедестала…
Он вздыхает, сочиняет стихотворение и с нетерпением ждет утра.
Вереницей проходят в голове пятиметрового Гоголя прохожие, пробегавшие мимо него днем. Ба — знакомые все лица! Вот адмирал Собакевич, вот секретарь райкома товарищ Манилов, директриса школы Коробочка, маститый писатель, лауреат государственных премий Чичиков, а вот в черной «Волге», за шторочкой, сам городничий. А сколько Хлестаковых! И все живы, целы и невредимы!
А он?..
Николай Васильевич одергивает шинель и не понять — смеется он или плачет… И вот, когда, наконец, смолкают цари, замолкают классики и полководцы, над городом начинают переговариваться и перекликаться Владимиры Ильичи.
На площадях и в скверах, на набережных и в переулках, в парках и во дворах, с кепочкой и без, с вытянутой рукой и с заложенной за жилетку, лукавый и всезнающий, на постаменте или броневике — не спит великий вождь! Вот он, чугунный, с метровым лбом, размышляет о величии своей революции и тут же, за углом, каменный, из мелкозернистого карельского гранита, клянет себя за это.
Владимиры Ильичи жарко спорят, дискутируют и даже иногда ругаются между собой.
— Ну что же вы наделали, батенька, — тихо укоряет тот, что с кепочкой, — теперь-то вы, надеюсь, видите, что натворили?
— Послушайте, Владимир Ильич, — отвечает ему Ленин с Петроградской, — оставьте меня в покое, хотя бы на одну ночь. Вот уже сорок лет, как вы мне не даете дышать! Я хочу спать. Спросите обо всем этом лучше у Владимира Ильича с Выборгской. Спросите его, зачем он создал эту самую партию!
— Я создал?! — грозно доносится с Выборгской. — Извините! Это вы создали! А я любил Бетховена и брата!
— Зачем же вы тогда нацелили на вооруженное восстание? — пискливо спрашивает вождь с Васильевского. — Зачем?..
— Вранье и ложь. Я жил в Женеве! Я пил «Божоле»! Зачем мне было нацеливать?