— Провокация, — вопил он, — я требую немедленно связать меня с послом.
Весь оркестр мчался в неизвестном направлении в полицейских машинах. В головной машине сидел Вайнштейн и выл, как сирена. Римляне кидались в стороны.
— Вы разбудите Рим, — предупредил Марио, — вот вам телефон, звоните.
— Куда?
— Куда хотите.
— Я хочу в Грецию.
— Вначале шампанское, — предупредил Марио.
Они пили у него дома, в Альбано, на берегу озера. Потом запели. Итальянцы — «Белла, чао», Вайнштейн — гимн Советского Союза. Оркестранты встали. Марио стал их усаживать.
— Куда вы? Еще рано.
Ему удалось их усадить.
Тогда Вайнштейн затянул «Интернационал». Члены партии вскочили. И Марио тоже.
— Мы танцевали под него на Сицилии, — объяснил он.
И тут шампанское снова ударило в голову Гоца. И не надо было далеко ходить. Он клонился к уху Марио.
— Ты знаешь, зачем я вчера приходил? — спросил он.
— За шампанским! — ответил Марио. — И чтоб пригласить на концерт.
— Нет, — возразил Антон, — я хотел попросить…
Он запнулся.
— Все что угодно, — закричал Марио, — проси!
— Тихо, — оборвал его Гоц, — не шуми.
— Проси, — гремел Марио, — для тебя ничего не жалко. «Интернационал» прервался. В доме повисла тишина. Вайнштейн перестал дышать.
— Ну, проси, — шумел Марио, — итальянская полиция к твоим услугам! Весь оркестр смотрел на Гоца, будто он был дирижер. Вайнштейн начал молитву.
— Шма Исраэл, — произнес он.
Гоц долго молчал.
— Передайте, пожалуйста, соль, — наконец, вежливо попросил он.
Всю дорогу в Венецию Вайнштейн нежно целовал Гоца, а недалеко от Вероны сообщил, что будет рекомендовать его на свое место дирижера.
— Знаете, Гоц, я уже стар. И моя палочка по праву принадлежит вам. Только у меня к вам просьба — не просите больше соли. Вы не представляете, как она повышает давление…
В Венеции Гоц понял, что убежище он попросит здесь. Потому что здесь — родина Вивальди. Не зря во сне он плыл именно по этому городу. Не зря качалась гондола на волнах…
Венецию он не мог понять, схватить. Она уплывала от него в каналы, в лагуну, в море, и лишь белые мраморные колонны вставали из воды и уходили в небо.
В первый же вечер он взял гондолу и поплыл в свой сон.
— Все было так, как приснилось — зеленая вода, и Ка д’Оро и Грити Палас Отель. Наконец, он заметил белую Санта Мария делла Пиета.
Небывалое волнение охватило его. Он встал в гондоле и стал ждать, когда из массивных дверей появится старый маэстро и попросит сыграть что-нибудь из Вивальди.
Но старый мастер не вышел. Было тихо, и только на фронтоне молодая мадонна оплакивала своего сына…
Гоц достал гобой и заиграл концерт.
И опять на ступеньках не появился маэстро, не снял парик и не пригласил его к себе.
— Вы божественно играете, — сказал гондольер, — во всей Венеции нет музыканта, подобного вам.
Вечер спустился на Венецию. Гоц взглянул на статного гондольера, и ему показалось, что перед ним старый маэстро.
— Вы Вивальди? — сказал он.
— Вивальди, — ответил гондольер, — переезжайте в Венецию. Я буду бесплатно вас катать на гондоле.
— Не могу, маэстро, — вздохнул Гоц.
— Почему? — удивился гондольер.
— Я из Советского Союза.
Гондольер печально взмахнул веслом.
И колокол на Санта Мария делла Пиета тревожно забил.
Гоц понял, что пора просыпаться. Но он не спал…
Вечером Гоц пошел в гетто. Говорили, что оно первое в мире. Они принимали евреев, эти венецианцы, когда их гнали изо всех стран.
Может, они примут и его? Ведь никто так блестяще не играет Вивальди…
Он прошел по площади Нового гетто, мимо колодца, мимо синагоги, где почему-то играли дети, и спустился в лавку.
Толстая красивая женщина в синем платье продавала хрусталь, муранское стекло, пепельницы и вазы из оникса, и на всем была или звезда Давида, или менора.
— Я еврей, — почему-то сказал Гоц.
— Очень приятно, — ответила женщина.
— Много евреев в Венеции? — поинтересовался он.
— Тысяча, — ответила она.
— Я буду тысяча первым, — улыбнулся он, — тысяча и один еврей! Разве это не сказка?! Как тысяча и одна ночь.
— Тогда вам подойдет этот хрусталик на шею, — предложили женщина.
— А что это в нем? — спросил Антон.
— Это «ХАЙ».
— ХАЙ? Что это «ХАЙ»?
— Жизнь.
— Это мне подходит, — сказал Гоц.
— Если вы возьмете две жизни, — женщина мягко улыбалась, — я вам сделаю скидку.