Неделю я носил этот листок с собой, дважды напоминал себе о том, что его следует отправить адресату; но он так и остался у меня. Однажды я заболел. В желудке неприятно тяжелое НЕЧТО портило настроение. Час от часу меня прошибал холодный пот, слабость валила с ног. Впридачу, я не мог никак отделаться от своих мыслей и прекратить самокопания.
Вновь и вновь вспоминал нашу последнюю встречу с Марией. И тут я ощутил, поднимающуюся во мне горечь оскорбленных чувств. Чтобы успокоиться, я написал письмо Лайле. Но чего-то ещё не хватало моему мятежному, взбунтовавшемуся духу. И я написал ей, Марии: «Будьте вы все прокляты…» ив том же плане далее. Я писал всей, не существующей теперь «великолепной пятёрке» писал ей. Я знал, что им она не осмелится прочесть это. Почему-то всё рушилось. Примерно в одно время расстались мы с Еленой, распалась пятёрка, ломались отношения… рушилось, рушилось всё.
Я представил себе лицо Марии, мой листок в дрожащих руках; почувствовал то, что могла и должна была почувствовать она и горько усмехнулся. — Be damned! Be damned! — несколько раз повторил я вслух…
Недели две я ходил, словно опущенный в воду. Невнимательность моя достигла грандиозных размеров, редактор искоса поглядывал на меня и покачивал седеющей головой, не понимая в чем дело, а я чудил: ходил не туда, делал не то, и вообще не был похож на нормального человека.
Я вновь написал Марии. (В чём она провинилась?) Нет, не то — я варварски изодрал, а не изорвал листок. Взгляд мой блуждал по картинам собственного исполнения, расставленным, где только можно. Ну как, как ей дать понять, что я действительно, нуждаюсь в ней? Может быть, как в бальзаме прошлого, может, как в убежище от настоящего, но нуждаюсь. Она нужна мне … дать понять, что я по-прежнему, питаю к ней ту нежную, несбережённую дружбу. Неужели ей всё кажется таким простым и быстро забывающимся? Не верю! И тут меня осенило! я достал её немногочисленные письма. Перечитал их. Они редко попадают в мои руки. И всё же иногда, ужасно хочется перечитать… Здесь же лежали письма Лайлы. Эти бумаги были только для меня. Их никто не видел, о них никто не знал, потому что в них были чувства, чистые, свежие, красивые, испытанные впервые. Внутри меня что-то приподнялось, нет, вознеслось в неведомую высь, подступило к горлу, и резко устремилось вниз. Закружилась голова. А что, если написать ей её же письма!? Ну, нет, ей это покажется подлостью. Хорошо. Как она может понять меня? Положим, подумает, что я захотел ей напомнить её же слова и уязвить её самолюбие тем самым; или заставить её пережить прошлое. Далее, что я захочу скомпрометировать её совесть её же письмами… что я хочу посмеяться над ней — последняя мысль ужаснула меня, я даже ощутил боль где-то внутри. Ну, а, если она поймет так, как именно понимаю это я? Я ведь просто хочу доказать ей, что, некогда, сказанные ею слова — пришёл черёд мне говорить. И как говорить!? Дословно. Дать ей понять, что это уже мои чувства, мысли, желания, выраженные её словами. Дать ей возможность проанализировать свои чувства, которые были и, которые есть сейчас, сравнить их, понять, что я не игрок, не удачливый искатель приключений, а, единственно, человек привязчивый, умеющий помнить и любить.
«Не хочу ничего. Хочу только, — пойми себя в своём. Познай себя и ТОГДА бей других, а не ДО ТОГО», написал я и продолжил цитатами из её писем. «… Ты прости меня ради бога, что я всё пристаю к тебе со своими чувствами. Но я не могу больше. Помнишь, ты у меня кат-то спрашивал, любила ли я когда-нибудь?.. Пришли вы с Еленой. С Еленой! Самое ужасное то, что я всё могу себе объяснить: ведь ничего не поделаешь, если человеку лучше с другим, а не с тобой. Насильно мил не будешь, как говорится. Но я не могу столько раз себе объяснять, и сколько еще раз так будет (?) — неизвестно. Не могу!
… спасибо тебе, что ты есть. Все-таки, что не случается — всё к лучшему». Далее, я дописал вновь от себя: «Попробуй понять, что мною теперь руководит.
Стань хоть на час психологом. Я прошу».
Я запечатал листок в конверт. Она должна понять — все они мне были не просто знакомыми… Я любил их, любил. Не верю, что «великолепной пятёрки» нет, вернее, не хочу в это верить. И, право, я давно уже выделил из числа остальных, её и Лайлу. Всё!