С тем и ушли, по дороге пыля.
А как пригнали мужиков на баталию, то построили в ряд.
— Значица так, — хмурится, усы жует сотник, — Здесь вам не там и ежели кто чего не того или не так или как-то иначе или хоть подумает, то тому я сам по самое неохота со всем своим удовольствием и удалью внушу… Ясно ли?
И кулачищем, которым порося зашибить можно, вертит. И, вроде, о чем сотник сказал не понять, но все ясно.
— А теперь так — бороды резать, лапти равнять, языки в узел вязать и совать, после скажу куда, до самого конца баталии. Были вы мужичье, а ныне ратники Государевы. Ура!..
День, а кого два обряжали в сукно солдатское, да учили маршем ходить и пищали на плече таскать. А после на баталию послали. Пищали забрав и сапоги сняв.
— А как же мы без них-то? — подивились мужики.
— А зачем вам пищали да сапоги — они немалых денег стоят, а вам все одно теперь помирать. Вы, помирая неладно упадете и казенную вещь попортите, али потеряете ее, как вас с поля брани поволокут. Вы и в лаптях с рогатиной можете. С рогатиной вам даже сподручней — вона лес, идите рубите себе оружию, сколь хотите.
Нарубили мужики рогатин, да дубин.
— Вот и славно, — говорит сотник, — А теперь мы атаку ладить будем. Как я крикну — вы вон туды бежать станете, да шибче, чтобы хоть кто добежал, а как добежите — маши дубинами, подымай ворога на рогатины — добывай Государю победу, а себе славу. Понятно ли?
Чего не понять. Побежали мужики — вкруг пули свинчатые посвистывают, а кому и башку сквозняком дырявят. Ядра под ноги падают, крутятся, в мелкие клочки рвутся, ноги-руки отрывая. Крик да стон по полю стоит смертный. Кто руку свою оборванную тащит, кто кишки обратно в живот сует, по земле собирая, а кто смирно лежит пополам разорванный. Ко всякому своя смертушка приходит.
— А ну, шибче скачи! — орет сзади сотник, баталию перекрикивая, — Не посрами Царя-Батюшку!
Почти что добежали, только тут супротивник из-под земли полез, как сорняк какой. Да много как! Выставил вперед самострелы, бежит, глазами сверкает, орет ртами перекошенными.
— Не бойсь, не пужайся — на рогатины его! — кричит сотник, хоть сам в яме дальней хоронится.
Добежали, сошлись — долбят друг дружку дубинами, на рогатины поднимают, пищалями в животы тычут — не от удали молодецкой, со страху, коли ты ворожину жизни теперь не лишишь — так он из тебя душу вынет! Кровь хлещет по земле, как ливень летний, кости аки спички трещат-ломаются, черепа яичными скорлупками лопаются, глаза кулаки вышибают, да тут же их каблуки в грязь топчут. Страх кромешный, как в церквах, где на стенах ад малюют! Разошлись, расцепились. Тут ядра покатились уцелевших калеча. Кто успел — в ямки да воронки свалились. Лежат, дышат, богу молятся, за спасение или упокой, не понять. А тут кто-то еще сверху падает. Так — то супротивник! Взъерошились, насторожились, оскалились. Только нет боле сил в драку лезть — руки плетьми висят. И убечь некуда, ядра да пули поверху свистят, траву что коса режут — не высунуться. Смотрят. Пальцы на тесаках что за пояс сунуты, сжали. Час сидят, другой не шелохнувшись, отчего в сон клонит и глаза слипаются. Ратнику завсегда спать хочется, ежели ему какое занятие не найти. Хошь даже разговор.
— Ты кто такой будешь?
— Ратник государев, два дня ужо как. А до того мужик был.
— Так и я мужик. Под мобильнизацию попал… Поди хозяйство у тебя имеется?
— Как не быть — есть. Землицы десятинка, коровка, порося, да кур десяток. Без них детишкам смертушка. Тока вот все оставить пришлось.
— Так и у меня коровенка. И детишек — пятеро, мал мала меньше.
— А у меня семеро, да баба на сносях. Была дюжина, но пятеро в прошлом годе с голодухи попухли и померли.
— Так и у меня четверых господь прибрал. Как случился недород, так и преставились. Сильно перед смертушкой корочку хлебну просили.
— И мои просили, так где ее взять, когда все сусеки вымели и лебеду с крапивой поели. Беда… Нонче вот тоже суховей…
Толкуют мужики о землице да скотинке, словно на вечерке встренулись.
— Чего ж ты к нам баталией полез, вместо того чтобы землицу пахать, да сеять?
— Так то не я — то вы по вредности своей измыслили нас под корень известь. Так Государь сказал.
— И — наш сказал.
Смотрят мужики друг на дружку и нет в них злобы. Не осталось. Вредно на войне с супротивником беседы душевные вести, заместо того, чтобы кишки на шомпол мотать.
— Чего дале делать будем?
— А — чего… Посидим, а как тихо станет, разойдемся всяк в свою сторону. Или может ты к нам?