— Никак не получится. Они культурный народ, обхождения требуют, теперь обидятся и после уж не придут. Опять же у них на все дохтументы имеются с печатками. Ежели мы теперь все обратно возвернем, позор выйдет. Нынче нас, Царь-Батюшка, уважают, вон и Биржа у нас есть. Отберем все — не будет нам иноземного товара. Привыкши мы поштанники и камзолы иноземные носить, со стеклышек есть да пить и на телегах с кованными колесами кататься. Бабы наши в бархаты заместо суровья обрядились, на железные горшки ночью ходят. Не охота обратно в зипуны да валенки и из кадушки ковшом деревянным черпать.
Кивают Бояре, ручки у всех в перстеньках с камушками, на ногах сапожки с пряжками, а кто-то в моноклю стеклянную зрит.
— Чем войско и народишко кормить станем? — вопрошает Царь, — Чего в закромах имеется?
А в закромах стены да мыши голодные туда-сюда шныряют.
— Где — пашеничка и овес, чтобы лошадкам задать, которые пушки тягают?
— Так мы иноземцам продали. И репу с брюквой. Вот и бумаги они нам выдали с вензелями, которые в рост. Говорят, лет через десять мы все расходы покроем и с приварком выйдем.
— Возвернуть все!
— Да как же — нельзя со свиным рылом в калашный ряд, — вздыхает Казначей, — Нельзя всю экономик порушить.
— Точно, нельзя, — вторят бояре, — Мы если все возвернем, они нашу пеньку да мед покупать перестанут. У нас сто кораблей, с трюмами набитыми, туда-сюда каждый божий день шастают. Я вот пеньку продаю, они деготь, а те лес на мачты. Так можно всю торговлю извести. Мы же в казну по полкопейки с пуда золота несем!
— А корабли чьи?
— Казенные, Государь, но иноземцам в откуп отданы. Мы теперь им за них мзду платим.
— Так не платите!
— Нельзя, они, супостаты, к себе только те корабли пущают, которые все нужные бумаги имеют от их адмиралтейства. А ежели наши, да без откупа, то ни в жизнь тех бумаг не получить. Такая беда.
— А дорого ли платите?
— Ох, дорого, Государь — туда-сюда сплавал, новый корабль построить можно.
— Кто сии бумаги подписывал?
— Тот, кого ныне нет. Он теперь у них в Адмиралтействе сидит и бумаги нам выправляет. Совсем иноземец стал, знаться не желает, нос платочком от духа злого прикрывает и в ноздрю флакончик сует, как мы придем.
Ножкой топнул Царь-Батюшка!
— Вы что тут все!.. Триста кадушек злата, да еще корабли ваши! Ужо я всех вас голов лишу!
И уже тащит палач колоду да топор точеный — виданное ли дело, триста кадушек злата! Счас — головы смахнет, как капустные кочаны.
— С кем останешься, Государь? — шепчут Бояре, лбами о пол стучась, — Другие хуже будут, мы теперь сыты, а те голодными придут, да втрое больше нашего проглотят. Нас-то ты знаешь, мы хоть и воруем малость, да преданы тебе по гроб. Пропадешь без нас.
И то верно. Насосавшийся комар жужжит, да столько не выпьет, как тот, что с пустым брюхом. А тащить все одно — каждый будет, за всеми не уследишь.
— А я вот по стране пошукаю, да честных сыщу, — пугает Царь, — Держава велика, всяк народишко в ней водится, может, и бессеребреники сыщутся, чтоб вам злодеям мошну растрясти.
— Может и так, — соглашаются бояре, — Токма они вначале нас по миру пустят, а после в твой карман сунутся, чтобы рублики перечесть. Те, которые не воруют, они шибко злобные, потому как нищие. Мы может и тащим что из казны, зато тебя как зеницу ока бережем — не будет тебя, и денежки наши утекут. Отчего веры нам во сто крат больше, чем которые чистые. Вот и рассуди Государь, кто тебе вернее служить будет!
Верно толкуют. Все они друг-дружку знают, все в един узелок сплетены.
— Ладно, черт с вами, вздохнул Государь, — прощаю. Чай не обеднеем.
Вздохнули Бояре облегченно. А пуще других Казначей.
— Только где деньги теперь брать станем?
— Так с мужиков, много их, если с каждого полушку потянуть так можно и четыреста кадушек набить.
— А не помрут они с голодухи?
— Все не помрут. Живуч мужик, аки собака. Уж как его не колоти и есть не давай, а он жив. Последнее забери, так он исхитрится, шалашик из веток сплетет, корой березовой прикроется и лопухи да лебеду есть станет. А через год, глядишь, посеет чего, да соберет. Тут мы и поспеем.
Это верно — мужик с полушки не помрет, а царству прибыток выйдет.
— Вот ты, — тычет Царь перстом в Казначея, — Сии полушки соберешь и в сундуки пустые сложишь. А коли народишко роптать станет — объяснишь, время ноне тревожное, не о своем брюхе думать надобно, а чтобы пределы защитить. А кто ту полушку утаит, того на кол, чтобы иным неповадно было! Как по полушке соберешь, после еще по две взыщешь. Не для себя мы стараемся — для отечества. А вы, Бояре, — глянул грозно, так что шапки на головах затряслись, — что б с каждого пуда золотого не по пол, а по целой копейке в казну несли! Такое мое Царское слово! Ноне нам не медовуху пить, но супостата воевать!