Миллион огненных частичек горели рядом, но не соединялись в светило, не восходили на небо - расколотое солнце, как было, так и оставалось расколотым. Люди молча стояли и ждали. Но вот среди обитателей долины поднялся ропот.
- Ничего не получается... Что не так? Почему ничего не выходит? Кусков не хватает! Кто утаил свой?
Шумело людское море.
Кто-то сказал:
- Это пекарь. Утром, когда все радовались, он что-то прятал в подвал.
- Да! - подхватил второй. - Он не принес свой осколок.
А прочие возражали:
- Принес, но у него в семье было два. Один уже имелся, а другой - приданое невестки.
С кулаками они наступали на пекаря. Бедняга пытался спорить, мол, все, что имел - отдал, а в подпол убирал банку маринованных пиявок, но ему никто не верил. Несчастному быстро заткнули рот, а для верности еще и скрутили руки ивовыми прутьями.
Толпой двинулись к пекарскому дому. Сперва обыскали подвал - выволокли наружу весь хлам, очень смешное и постыдное барахло. Ломаные стулья, гнилые подушки, стол на трех ногах. Какие-то пакеты, сумки, галоши, маленькая деревянная табуреточка, черная от времени и сырости. А еще приличная семья. Все покрошили в лоскуты и мелкую щепку, затем принялись громить этажи. Люльку младенца - и ту не пощадили, разобрали на дощечки, а куда ребенка дели - сами не поняли. Мать вот бегала вокруг, кричала... Ума, должно быть, лишилась.
Ничего не найдя, подпалили дом. Пока он горел, ярко, будто тысяча солнц, казалось, что вот они - осколки. Полыхают сквозь огненную завесу, будто солнечные птицы, рвутся на волю из тугой клетки. Бери их голыми руками. А как опало пламя, видны стали черные угли, россыпи золы, фарфоровые черепки да кошачьи кости.
И снова выкликнул кто-то из толпы:
- Да что пекарь? Нет у него ничего и не было. Пекарь - честный человек. Бедняк - наш брат. А вот мэр...
- Ату его! - всколыхнулась людская масса.
Мэр, конечно, сопротивлялся. В тюрьму, грозил, засажу. Это, говорил, бунт черни, восстание против законности и порядка. Много сказал умных и правильных слов - ничего не помогло. Сожгли и его дом.
Многие в ту ночь лишились крова. Еще недавно уютная и сытая долина семи рек напоминала поле битвы. Всюду развалины и пожарища. А люди, осознав, что усилия их бесполезны, тихо стояли вокруг пустыря и смотрели на свое расколотое солнце.
- А ведь и правда, - подал голос какой-то старичок. - Если разбить посуду, она не срастется сама. Тут нужен специальный клей.
«Клей... - прошелестело по долине. - Какой клей? Нет такого клея, чтобы склеить солнце! А если и есть, мы его не знаем... Все осколки на месте, а толку нет. Видно, жить нам до скончания веков в темноте, ходить с фонарями и есть пиявок!»
Бесконечно длилась ночь. Люди разошлись по домам - у кого остался. Другие пристроились у соседей или сложили времянки из обломков, горелых балок и сухих колючек. Обвисло на древке пропитанное росой знамя Семиречья, а вокруг него горел миллион свечей, целый лес огненных саженцев, колеблемых ветром.
И никто не видел бредущего через пустырь мальчугана лет пяти или шести. Он никуда не торопился, потому что мама его нянчила крохотную сестренку, а папа строил шалаш. Впервые в жизни мальчишке разрешили погулять одному, и вот он шел, и насвистывал песенку, приближаясь к разбитому солнцу, а в ладони у него лежал светлячок.
- Знаешь, - тихо говорит Соня, и черты ее лица расплываются в темноте, - а ведь это как будто о гадесе. У нас нет солнца, может, оно где-то лежит, расколотое... На пустыре, в зарослях чертополоха.
Улыбаюсь ободряюще, хотя и понимаю - моей улыбки она не видит. Туман, плывущий от реки, поднялся выше человеческого роста. Теперь мы друг для друга всего лишь силуэты, неясные, призрачные... Расцепи руки и потеряешься навек в черной, студенистой мути. Заблудишься, растворишься в ночи, станешь болотным огнем, и никогда не найдешь дороги назад.
- Все может быть. Но вообще-то, это всего лишь сказка.
- Но зачем-то ты ее рассказал?
- Как зачем? А «минутка»? - хочу пошутить, но стыдливо замолкаю.
На берегу реки забвения любое веселье кажется святотатством.
- Да, ты прав. «Минутка», - откликается Соня и делает шаг мне навстречу.
Мир исчезает, и мы - вместе с ним. Остаются только два человека в объятиях друг друга. Ее губы солоноваты от слез, и мои, наверное, тоже. Мы плачем от радости, и срастаемся, как деревья, переплетаясь корнями, стволами и кронами. Мы творим какую-то совсем новую реальность, в которой нет места отчаянию и распаду, а есть только любовь. Она длится и длится, эта волшебная реальность... и почему-то становится светло, хлопает дверь подъезда и слышатся чьи-то голоса...