- Эй, хватит, дырку протрешь!
Барменша изумленно поднимает на меня глаза. Щеки у нее раскраснелись, и в эту минуту она кажется - не знаю, как описать - искренней? Живой? Да, именно так - живой. Вот оно, правильное слово.
- Экий ты сказочник, - произносит не то осуждающе, не то восхищенно. - Врешь, как дышишь. Я и то заслушалась. Вот, лови, заслужил.
Двумя пальцами она ловко выхватывает что-то из нагрудного кармана - искристое, круглое, словно покрытое золотым солнечным лаком. Нет, не так - она выхватывает это из сердца. «Минутки» на самом деле не носят в карманах, только делают вид.
Мы все время притворяемся друг перед другом, корчим из себя то или это, и сами не знаем зачем. Как павлины распушаем хвосты перед зеркалом, гордясь переливами красок. Наверное, атавизм из прошлой жизни, потому что здесь наше лицедейство никому не интересно.
Дурачась, протягиваю ей ладони, сложенные лодочкой. В них как будто что-то падает, неуловимое, будто солнечный зайчик. Секунда - и меня захлестывает ее счастье. Я тону в море пластмассовых шариков, плыву в облаке конфетти - праздничный и свободный - полощусь, как серпантин на ветру, и сам черт мне не страшен, и даже стая диких котов.
Впрочем, о котах - позже.
Переживание милой барменши - я ухватил его сразу, как цельную картинку, и хотя длилось оно всего несколько коротких мгновений, для меня эти ощущения растянулись на целое детство. Беззаботное детство послушной девочки Сони.
Ей семь лет или около того. Кофточка в синий горошек и синие босоножки, джинсы с цветочками на карманах, белые носочки, только полчаса назад надетые. Соня вышагивает по улице, прижимая к груди плюшевого зайца, в котором бьется сердце. Он - игрушка и в то же время живой. Но ей это не кажется странным. Рядом идет спокойный белобрысый мальчик, по виду - альбинос, только глаза не красноватые, как это часто бывает у альбиносов, а бледно-голубые, чистые и прозрачные, как вода. В них, словно в талых лужицах, отражаются небо, и фонарные столбы, и разноцветные стены домов, а вокруг - ослепительным частоколом - вздымаются снежно-ледяные заросли камышей, в которых искрится и вспыхивает, играя в прятки, золотое солнце. Соня щурится. На белые волосы больно смотреть. Девочка думает, что альбинос очень смешной, но хороший... ей хорошо с ним. Может быть, она даже любит его.
Я не успеваю заметить, как зовут мальчика - «минутка» гаснет. От нее остается сладковатый привкус на языке и радужное мерцание в глубине памяти. Ого, да это не одна «минутка», а целых две! Яркий кругляш звонко катится по стойке, и барменша ловит его в кулак, другой - незаметно падает ко мне в карман.
- Спасибо, - подмигиваю девушке по имени Соня и, устроившись тут же за деревянным столиком, с наслаждением осушаю кружку пива.
Напиток пенится, как настоящий, и на вкус он освежающе-горьковат, вот только совсем не утоляет жажду. Как будто пьешь во сне. И на такую ерунду я потратил драгоценную денежку?
Выхожу из кнайпы в промозглую сырость. Во рту, как и прежде, сухо, и першит в горле. Над рекой плывет удушливый запах гниющих отбросов и мокрой шерсти. Спускаюсь к лодочной пристани - подошвы скользят по раскисшей глине. Навстречу то и дело попадаются коты. Они сидят в кустах и прямо на дороге, по двое, по трое и целыми группками, вылизываются или вылизывают друг друга, прядут ушами, дремлют, свернувшись клубком и подоткнув под себя роскошные хвосты. Некоторые спариваются - с протяжными, низкими криками. Кое-кто роется в куче палых листьев.
У нас их как только не называют, особенно новички или наоборот, вконец умученные ими старожилы - «служители ада», «бесы», «черти»... но на самом деле это самые обыкновенные коты. Среди них попадаются и породистые - синеглазые рэгдоллы и сиамские с умными кофейными мордочками, и пушистые норвежцы, и огромные поджарые саванны, и мейн куны с кисточками на ушах, и бенгальцы, крупные и пятнистые, как пантеры.
Я смело иду мимо них. Зверьки - те, которые не спят - провожают меня внимательными взглядами и глухим ворчанием. Любому другому обитателю гадеса они давно расцарапали бы лицо, но меня не трогают. Почему, не имею ни малейшего представления. Вернее, кое-какие мыслишки на этот счет у меня есть, но придержу их пока при себе.
Над пристанью серыми клочьями висит туман, и две привязанные к металлическим кольцам лодки, покачиваясь на волнах, трутся друг о друга боками. Вдали, там где река, изгибаясь, делает петлю, на «нашей» стороне собралась небольшая группка людей. Они сбились в кучку на песчаной косе, в полутора метрах от темной воды, и тоскливо смотрят на другую сторону. Типичные «новенькие». Озираются, жмутся друг к другу, испуганные, как оставшиеся без пастыря овцы. Я не могу расслышать их голоса, но представляю себе, о чем эти несчастные говорят.