Я не знал, как долго чайник стоял на столе до моего прихода, но чай все еще был горячим и слегка дымился. Может быть, боагодаря магии. Мне было все равно. Я устал от магии. Я просто хотел забрать свою собаку и вернуться домой. Кроме … там была русалка. Это было неправильно. И ненавистно. Ненавистно убивать красоту.
— Почему ты ушел из Уллума, Чарли?
В этом вопросе была ловушка. Благодаря Хейми я думал, что смогу избежать этого.
— Не хотел умирать.
— А?
— Избежал яда.
— Я бы сказал, очень мудро с твоей стороны. Глупо было приходить сюда. Ты бы так не сказал?
— Я почти выбрался, — сказал я и подумал о другом изречении моего отца: «Почти считается только в подковах». Каждый из вопросов Келлина казался мне еще одной фугасной миной, которую я должен был обойти или подорваться.
— Сколько других, как ты говорите, «избежали яда»? И все ли они были целыми?
Я пожал плечами. Келлин нахмурился и со стуком поставил чашку (он едва притронулся к чаю).
— Не будь дерзким со мной, Чарли. Это было бы неразумно.
— Я не знаю, сколько их. — Это был самый безопасный ответ, который я мог дать, учитывая, что единственное, что я знал о целых, — это то, что они не седеют, не теряют голоса и, предположительно, не умирают, когда их внутренности расплавляются, а дыхательные трубки закрываются. Черт, я даже не знал этого наверняка.
— Мой лорд Флайт Киллер становится нетерпеливым к тридцати двум годам, он очень мудр, но в этом отношении немного ребенок. — Келлин поднял палец. Ноготь был длинным как гвоздь и выглядел страшно. — Дело в том, Чарли, что он еще не знает, что у меня тридцать один. Это значит, что я могу сбежать с тобой, если захочу. Так что будьте очень осторожны и правдиво отвечайте на мои вопросы.
Я кивнула, надеясь, что выгляжу испуганным. Я действительно был испуган, и я намеревался быть очень осторожным. Что касается правдивых ответов на вопросы этого монстра... нет.
— В конце все было довольно запутано, — сказал я. Я подумал о массовых отравлениях в Джонстауне[204]. Я надеялся, что в Уллуме было так же. Наверное, это звучит грубо, но я был почти уверен, что моя жизнь была поставлена на карту в этой приятной, хорошо освещенной комнате. На самом деле я это знал.
— Я полагаю, что так оно и было. Они пытались молиться, чтобы прогнать серость, и когда это не сработало … чему ты улыбаешься? Тебе это показалось забавным?
Я не мог сказать ему, что в моем мире есть христиане–фундаменталисты – которые, держу пари, были намного дальше, чем Уллум, — которые верили, что могут молиться, чтобы геи ушли.
— Это было глупо. Я нахожу глупость забавной.
На это он действительно ухмыльнулся, и я увидел голубой огонь, затаившийся между его зубами. «Какие у тебя большие зубы, Келлин», — подумал я.
— Это трудно. Тяжело, не так ли? Мы это еще посмотрим.
Я ничего не сказал.
— Итак, ты ушел до того, как они смогли влить тебе в глотку свой коктейль из паслена.
Это было не то, что он сказал... но мой разум мгновенно распознал смысл того, что он сказал, и сделал замену.
— Да.
— Ты и твоя собака.
Я сказал:
— Они бы убили и ее тоже. — И ждал, что он скажет: ты не из Уллума, там нет собак, ты все выдумываешь на ходу.
Вместо этого он кивнул.
— Да, они, вероятно, так бы и сделали. Мне сказали, что они убили лошадей, коров и овец.
Он задумчиво посмотрел в свою чашку, затем вскинул голову. Его глаза стали голубыми и блестящими. По его морщинистым щекам стекали исчезающие электрические слезы, и на мгновение я увидел, как под его кожей мерцают кости.
— Почему сюда? Зачем пришел сюда, в «Лилию»? Ответь мне правдиво, или я сверну твою гребаную голову на твоей гребаной шее! Ты умрешь, уставившись на дверь, через которую тебе не повезло войти!
Я надеялся, что правда поможет мне сохранить голову на прежнем месте хотя бы немного дольше.
— Она была старой, и ходили истории о каменном круге, который... — Я покрутил одним из своих пальцев в воздухе. — Это могло бы снова сделать ее молодой.
— И это сработало?
Он знал, что так оно и было. Если он не видел, как она бежала, прежде чем он прорвался сквозь отряд ночных солдат в своем маленьком электромобиле, то остальные видели.
— Так и было.
— Тебе повезло. Солнечные часы опасны. Я думал, что убийство Эльзы в ее бассейне может положить конец их силе, но старая магия упряма.
Эльза. Так вот как звали Ариэль в этом мире.
— Я мог бы послать кого-нибудь из серых, чтобы разбить это санями, но Флайт Киллер должен был бы одобрить, а пока он этого не сделал. Петра, я полагаю, шепчет ему на ухо. Ей нравятся эти старые солнечные часы. Ты знаешь, что делает магия, Чарли?
Я думал, что это делает все возможное – например, позволяет несчастным паломникам, таким как я, посещать другие миры, – но я покачал головой.
— Это дает людям надежду, а надежда опасна. Ты бы так не сказал?
Я подумывал сказать, что надежда — это то, что связано с перьями, но решил оставить это при себе.
— Я не знаю, сэр.
Он улыбнулся, и всего на мгновение я отчетливо увидела, как его обнаженная челюсть блеснула под губами.
— Но я знаю. Действительно, я это делаю. Что еще, как не надежда на некую счастливую загробную жизнь, заставило тех, кто живет в вашей несчастной провинции, отравить себя и своих животных, когда их молитв было недостаточно, чтобы вернуть серость? У тебя, однако, были земные надежды, и поэтому ты бежал. Теперь ты здесь, и это место, где умирает всякая надежда для таких, как ты. Если ты не веришь в это сейчас, то поверишь. Как ты прошел мимо Ханы?
— Я подождал, а потом воспользовался своим шансом.
— Храбрый, а также жесткий! Мой! — Он наклонился вперед, и я почувствовал его запах: аромат старой гнили. — Это была не просто собака, ради которой ты бросил вызов Лилимару, не так ли? -Он поднял одну руку, показывая этот длинный ноготь. — Скажи мне правду, или я перережу тебе горло.
Я выпалил:
— Золото.
Келлин махнул рукой, останавливая его.
— В Лилии повсюду золото. Трон, на котором сидит Хана, пукает и дремлет, сделан из него.
— Однако я не смог бы с таким же успехом нести трон, не так ли, сэр?
Это заставило его рассмеяться. Это был ужасный звук, похожий на стук сухих костей. Он остановился так же резко, как и начал.
— Я слышал... Истории, возможно, были неверными... что там были маленькие золотые шарики...
— В казначействе, конечно. Но ты никогда не видел их сам?
— Нет.
— Никогда не приходил на игры и не таращился на них через стекло?
— Нет. — Здесь опасная почва, потому что у меня было лишь смутное представление о том, что он может иметь в виду. Или если это была ловушка.
— А как насчет Темного Колодца? Об этом рассказывают даже в Уллуме?
— Ну... да. — Я вспотел. Если этот допрос продлится еще долго, я наступлю на одну из этих мин. Я знал это.
— Но ты повернул назад после солнечных часов. Почему ты это сделал, Чарли?
— Я хотел выбраться до темноты. — Я выпрямился и попытался придать своему лицу и голосу немного вызова. — У меня почти получилось.
Он снова улыбнулся. Под иллюзией кожи его череп ухмыльнулся. Был ли он – и другие – когда-либо людьми? Я предполагал, что так оно и было.
— В этом слове есть боль, ты согласен? Такая боль в каждом почти. — Он постучал по своим накрашенным губам своим отвратительно длинным ногтем, изучая меня. — Ты мне безразличен, Чарли, и я тебе не верю. Нет, вовсе нет. Меня так и подмывает отправить тебя на Пояса, только Флайт Киллер этого бы не одобрил. Он хочет тридцать два, а с тобой в Малине нам не хватает всего одного. Так что возвращайся к Малин, можешь идти.
Он повысил голос до крика, такого неестественно громкого, что мне захотелось заткнуть уши, и на мгновение над красным бархатным смокингом остался только череп, окутанный голубым пламенем. — ААРОН!
Дверь открылась, и Аарон вернулся.
— Да, милорд.
— Отведи его обратно, но по дороге покажи ему Бельтс[205]. Я хочу, чтобы Чарли увидел, что его удел в Малине — не худший удел во дворце, где когда-то правил король Ян, да будет скоро забыто его имя. А Чарли?
— Да?
— Надеюсь, тебе понравился твой визит и мой чай с сахаром. На этот раз иллюзия его лица ухмыльнулась вместе с черепом, который был реальностью. — Потому что у тебя больше никогда не будет такого удовольствия. Ты думаешь, что ты умный, но я вижу тебя насквозь. Ты думаешь, что ты упорен, но ты смягчишься. Возьми его.
Аарон поднял свою гибкую палку, но отошел в сторону, чтобы мне не пришлось прикасаться к его изнуряющей ауре. Когда я подошел к двери, как раз когда побег из этой ужасной комнаты был уже близок, Келлин сказал:
— О боже, я чуть не забыл. Вернись, пожалуйста, Чарли.
204
Трагедия, произошедшая поздней осенью в 1978 году, считается самым массовым самоубийством 20-го века. Тогда, 18 ноября, в небольшом поселении Джонстаун, располагавшемся в Гайане (государство на северо-восточном побережье Южной Америки), погибли — по разным данным — от 909 до 922 человек. Джонстаун был лагерем-поселением, где проживали эмигрировавшие в здешние края последователи религиозного движения «Храм Народов», по другим сведениям — Джонстаун и есть название общины. Также есть версия, что лагерь назван в честь лидера — «городок Джона». Почему произошло массовое самоубийство, или это было убийством – не известно до сих пор