Я вышел на берег в Остенде, и первые лица, попавшиеся мне навстречу, были король с королевой. Первый мой поклон на континенте относился к ним, и они приветливо ответили мне на него. В тот же день я приехал по железной дороге в Гент. Здесь, когда я дожидался утром на вокзале кёльнского поезда, ко мне начали подходить и знакомиться со мной разные пассажиры, прибывшие к тому же поезду. Все узнали меня по портрету. В числе их было и одно английское семейство. Одна из дам, оказавшаяся писательницей, подошла ко мне и сказала, что несколько раз видела меня в Лондоне в обществе, но не могла познакомиться со мной – я всегда бывал окружен толпой! Она обращалась к графу Ревентлау с просьбою представить ее мне, но он ответил: «Вы видите – разве я могу?» Я рассмеялся; немудрено, что оно так и случилось; я ведь был в то время в такой моде у англичан! Зато теперь я весь был к ее услугам. Она произвела на меня впечатление очень простой, естественной и милой особы. В разговоре она называла меня счастливцем, ссылаясь на мою славу. «А что в ней! – сказал я и прибавил: – Да и надолго ли ее хватит! Но, конечно, меня очень порадовал такой прием. Одно только: боязно, что не удержишься на такой высоте!» В Германии, куда уже проникли известия о приеме, оказанном мне в Англии, меня также ожидали всевозможные знаки внимания. В Гамбурге я встретил некоторых своих соотечественников и соотечественниц. «Господи! Андерсен! И вы здесь! – услышал я приветствия. – Вот бы видели вы, как прошелся насчет вашего пребывания в Англии «Корсар»! Вас там изобразили в лавровом венке и с мешками денег! Умора!»
Я вернулся в Копенгаген. Просидев дома несколько часов, я подошел к окну и стал глядеть на улицу. Мимо проходили два прилично одетых господина. Они увидели меня, остановились, засмеялись, и один, указывая на окно, сказал так громко, что я расслышал каждое слово: «Взгляни-ка, вон он, наш знаменитый заграничный орангутанг!» Это было грубо, жестоко! Удар был нанесен в самое сердце! Этого не забудешь!
Но нашлись у меня, конечно, и добрые друзья, которые искренне радовались тому, что я, а в моем лице и весь датский народ, удостоился таких почестей в гостеприимной Голландии и в Англии. Один из наших уже немолодых писателей приветливо протянул мне руку и чистосердечно сказал: «Я еще не читал как следует ваших произведений, но теперь прочту. О вас говорили много нехорошего, ставили вас очень низко, но в вас есть что-то такое, должно быть, куда большее, нежели находят в вас земляки. Вас бы не чествовали так в Англии, будь вы заурядным человеком! Я откровенно признаюсь вам, что совершенно переменил о вас мнение!»
Совсем другое услышал я от одного из моих ближайших друзей, повторившего мне то же самое и в письме. Он послал в одну из крупных газетных редакций несколько лондонских газет с описаниями лестного приема, оказанного мне в Лондоне; в них также с похвалами отзывались об «True story of my life». Но редактор не захотел воспользоваться этими известиями, заявив: «Люди подумают, что Андерсена там морочили!» Сам он не верил, что я мог удостоиться таких почестей всерьез, и знал, что так же отнесется к подобному известию и масса моих земляков.
В одной из газет появилась затем заметка, в которой говорилось, что средства на поездку были отпущены мне из казны, чем, дескать, и можно объяснить мои ежегодные путешествия. Я рассказал об этом королю Кристиану VIII. «Вы поступили, как немногие поступили бы на вашем месте! – сказал он мне на это. – Вы сами отказались от предложенной вам субсидии! К вам несправедливы здесь! Не знают вас!»
Первый же выпуск сказок, вышедший после моего возвращения из этой поездки, я послал в Англию, и он вышел там к Рождеству, как «мой рождественский привет английским моим друзьям». Книжка была посвящена Чарльзу Диккенсу, и в посвящении говорилось:
«Я опять сижу в своей маленькой комнатке на родине, но мысли мои ежедневно несутся в милую Англию, где несколько месяцев тому назад друзья сумели превратить для меня действительность в чудную сказку! Я занят большим трудом, но эти пять маленьких историй создались у меня как-то между делом, проглянули на свет Божий, как неожиданно проглядывают иногда в лесу цветочки. И эти первые цветочки, распустившиеся в моем садике, мне хочется отослать в Англию как рождественский подарок. Вот я и присылаю их Вам, мой дорогой, благородный друг Чарльз Диккенс! Я полюбил Вас, еще читая Ваши творения, и полюбил еще сильнее, познакомившись с Вами лично. Вы последний пожали мне руку на берегу Англии, Вы последний крикнули мне оттуда «прости», так как же мне теперь, вернувшись в Данию, не послать Вам первого приветствия! Примите же это искреннее приветствие сердечно любящего вас