Репертуар Мюнхенского театра очень разнообразен; во всем видны горячность, любовь к делу, стремление ознакомиться с выдающимися новинками даже иностранного репертуара. Дингельштедт состоит в постоянных сношениях со всеми мало-мальски выдающимися писателями. Я тоже получил от него в Копенгагене весьма лестное письмо, в котором он просил меня ознакомить его с положением датского, главным образом национального репертуара и сообщал, что ныне царствующий король Макс знаком с моими произведениями и очень интересуется мною.
Прибыв на этот раз в Мюнхен, я и посетил первым долгом Дингельштедта. Он немедленно отвел в мое распоряжение, на все время моего пребывания в городе, одну из лучших лож в королевском театре, а также сообщил о моем приезде королю Максу, и я на другой же день получил от короля приглашение к обеду в загородный дворец Старнберг. За мной приехал тайный советник фон Дённигес; экипаж помчался с быстротой поезда, и мы еще до назначенного часа прибыли в маленький замок, живописно расположенный на берегу озера, окаймленного Альпами. Король Макс, еще молодой человек, принял меня в высшей степени приветливо и сказал, между прочим, что особенное впечатление произвели на него из моих произведений: «Импровизатор», «Базар поэта», «Русалочка» и «Райский сад». Говорил он и о других датских писателях, о произведениях Эленшлегера и Эрстеда, и с большой похвалой отзывался о душевной свежести, характеризующей искусство и науку моей родины. От Дённигеса, путешествовавшего по Северу, он знал также о красоте Зунда и наших буковых лесов и о сокровищах нашего музея северных древностей.
За обедом король почтил меня тостом за мою музу, а после обеда пригласил прокатиться в лодке. Погода была серая и ветреная. У берега дожидалась нас большая крытая лодка; разодетые гребцы отдали королю честь веслами, и скоро мы стрелой полетели по глади озера. Во время катания я прочел вслух сказку «Гадкий утенок»; потом завязалась оживленная беседа о поэзии и природе, и мы незаметно достигли острова, где по приказанию короля строилась прекрасная вилла. Свита держалась поодаль, а меня король пригласил занять место на скамье рядом с ним.
Он заговорил о моих произведениях, о всем дарованном мне Богом, о судьбе человеческой и в заключение высказал мысль, что единственное утешение человека – в близости к Творцу. Неподалеку от нас рос куст бузины весь в цвету, и он навел нас на разговор о датской дриаде, живущей в бузине, и о моей сказке «Бузинная матушка». Я рассказал о своей драматической обработке того же мифа и, когда мы проходили мимо дерева, попросил позволения сорвать на память веточку. Король сам сломал одну и подал мне, я храню ее в числе других дорогих воспоминаний, она рассказывает мне о том вечере.
«Ах, если бы выглянуло солнце! – сказал король. – Вы бы посмотрели, как хороши тогда горы!» – «Мне всегда везет! – воскликнул я. – Наверное, проглянет!» И в ту же минуту солнце действительно выглянуло из облаков, и Альпы озарились чудным розовым сиянием. На обратном пути я прочел в лодке сказки: «История одной матери», «Лён» и «Штопальная игла».
Вечер был чудный; поверхность озера сияла, как зеркальная, на горизонте синели горы, а снежные вершины их алели пламенем – прямо как в сказке!
Около полуночи я был в Мюнхене. В «Allgemeine Zeitung» появилось очень милое описание этого посещения под заглавием «Король Макс и датский поэт».
На железнодорожной станции между Фрейбургом и Гейдельбергом пришлось мне быть свидетелем потрясающей сцены. Толпа переселенцев в Америку, и молодых и старых, садилась в вагоны, а остающиеся на месте родные с отчаянием прощались с ними, рыдали и вопили. Одна старуха так вцепилась в двери вагона, что ее еле оторвали. Поезд тронулся, а она грянулась оземь. Скоро мы умчались от этих воплей, сливавшихся с громким «ура». Для отъезжающего смена впечатлений смягчает горе, а тем, кто остается, все окружающее только напоминает об уехавших и растравляет сердечные раны.