В конце июля я опять уже был в Копенгагене. Вскоре я удостоился приглашения от вдовствующей королевы Каролины-Амалии погостить у нее в Соргенфри и за время моего пребывания там еще лучше оценил сердечную доброту и благородство испытанной горем королевы.
Я написал для «Казино» фантастическую пьесу «Бузинная матушка»; и Ланге и актеры возлагали на нее большие надежды. Действительно, она имела большой успех, но все же дело не обошлось и без шиканья. Я, впрочем, уже привык к такому явлению, которым сопровождалось теперь представление каждой новой пьесы. Гейберг же и Ингеман прислали мне по поводу упомянутой пьесы сердечные и лестные письма; очень тепло отозвался о ней также пастор Бойе; «Бузинная матушка» и была, кажется, единственной виденной им на сцене «Казино» пьесой. Но газетная критика не замедлила охладить интерес публики к моей новой пьесе, и я окончательно пришел к тому убеждению, что большинство моих земляков не особенно чутко к фантастическому элементу, недолюбливает заноситься высоко, предпочитая держаться земли и питаться простыми драматическими блюдами, состряпанными по книжке. Ланге, однако, продолжал ставить пьесу, и мало-помалу с ней освоились, стали лучше понимать идею, и под конец она стала вызывать единодушное одобрение. На одном из представлений случилось мне сидеть позади какого-то старого почтенного провинциала. Во время первого же действия пьесы сосед мой повернулся ко мне и сказал: «Да тут чертовщина какая-то! Ничего не разберешь!» – «Да, оно трудновато! – ответил я. – Но потом пойдет понятнее! Тут будет и цирульня, где стригут и бреют, и влюбленная парочка!» – «Ага! Вот оно что!» – успокоился он. Под конец пьеса, видно, очень понравилась ему, или, может быть, он узнал, что я автор, только он обратился ко мне уже с таким уверением: «Славная пьеса – и очень понятная! Это только начало трудновато, пока разберешься в нем».
В королевском же театре была поставлена в феврале 1853 года моя пьеса «Водяной дух». Композитор Глэзер написал к ней музыку, богатую мелодиями типично норвежского характера, и пьеса имела успех.
На Троице я оставил Копенгаген и отправился пожить на лоне лесной природы, в Сорё у Ингемана. Сюда влекло меня мое сердце каждое лето еще с того времени, когда я жил школьником в Слагельсе. И ничто здесь, включая и расположение ко мне моих хозяев, не изменилось с той поры! Дикий лебедь, как далеко ни залетает, постоянно возвращается к старому излюбленному местечку на лесном озере.
Ингеман известен как самый популярный в народе датский поэт; его романы, на которые критики яростно набрасывались, не стареют с годами и постоянно читаются. Они находят себе читателей всюду и среди низших, и среди высших классов северных народов. Датский крестьянин научился из них любить свое отечество и уважать его историю. Все романы Ингемана проникнуты глубоким серьезным чувством, даже наименее популярные из них; назову для примера «Немую девушку». Читая его, тоже как будто прислушиваешься к шелесту могучего дерева поэзии, шелестящего нам о тех же событиях, которые мы сами пережили и о которых наши внуки услышат из уст стариков. Кроме того, Ингеман обладал юмором и вечно юным сердцем истинного поэта! Большое счастье познакомиться с таким человеком, и еще большее – обрести в нем верного, испытанного друга!
Начало весны в этот год было дивно прекрасно; меня встретили в Сорё зеленый лес и пение соловьев, но скоро роскошь природы потеряла для меня всякую прелесть. Настали скорбные, мрачные дни: в Копенгагене разразилась холерная эпидемия. Меня уже не было тогда в Зеландии, но я получал вести об ужасах эпидемии и о ее жертвах. Одною из первых жертв был пастор Бойе; я был в несказанном горе; в последние годы мы так сблизились, я так полюбил его.
Но самым горестным, несчастнейшим днем был для меня в эту тяжелую пору день, который я именно предполагал провести в радости и веселье. Я гостил в Глорупе, и граф Мольтке-Витфельд собирался праздновать свою серебряную свадьбу. Из посторонних на этот праздник был приглашен один я – еще за год до того. На торжество собралось что-то до тысячи шестисот окрестных крестьян, начались танцы, веселье… Гремела музыка, развевались флаги, взлетали ракеты, а я в самый разгар праздника получил известие о смерти еще двух друзей. И на этот раз ангел смерти посетил тот дом, что был для меня роднее родного, – дом Коллина!
«Все мы, – говорилось в письме, – переехали в другое место, но Бог знает, что будет с нами завтра!» И мне показалось, будто я скоро лишусь всех, к кому было привязано мое сердце… Я горько плакал у себя в комнате, а кругом весело гремела музыка, слышался топот танцующих, крики «ура», треск ракет… Сил не было вынести все это! Ежедневно получались новые скорбные вести; холера свирепствовала и в Свендборге, и мой доктор и все друзья мои советовали мне оставаться в провинции. В Зеландии у меня немало было друзей, радушно предлагавших мне свое гостеприимство.