Я, однако, застрял в Мюнхене на довольно продолжительное время. Никогда я не забуду приятных часов, проведенных мною у художника Каульбаха. У профессора Либиха слышал я чтение Гейбелем его собственной трагедии «Брунгильда». Среди кружка избранных слушателей находилась и замечательная немецкая артистка, г-жа Зебах, которая должна была исполнять роль героини в этой пьесе. Я видел ее в нескольких ролях, и ее игра доставила мне величайшее удовольствие. Мне хотелось указать выдающейся артистке на безобразную привычку публики вызывать по окончании трагедии убитую героиню. Видеть ее сейчас же улыбающейся и раскланивающейся – что может быть противнее? Следовало бы какой-нибудь талантливой артистке положить этому обычаю конец, не выходить, как бы восторженно ее ни вызывали. Я и сказал это г-же Зебах. Она согласилась со мною, и я попросил ее подать пример.
В следующий вечер шла драма «Коварство и любовь», г-жа Зебах играла Луизу. Вот она приняла яд, и ее стали вызывать. Она не вышла. Я радовался. Вызовы все усиливались; она все крепилась; наконец крики и шум превратились в настоящую бурю, и она показалась. Так я ничего и не добился.
Путешествие для меня наслаждение, даже необходимость, и бережливость моя и скромный образ жизни на родине не раз давали мне возможность удовлетворить это влечение. Но куда приятнее было бы – думалось мне – иметь побольше средств, чтобы можно было прихватить с собою друга! Впрочем, удалось мне раз-другой и это, несмотря на всю скромность моих средств. Я часто получал от коронованных особ подарки – драгоценные булавки и перстни, и вот эти-то драгоценности – да простят мне мои высокие друзья и порадуются со мною! – я отправлял к ювелиру, получал за них денежки и мог сказать какому-нибудь молодому другу, еще не видавшему мира Божьего: «Полетим вместе на месяц, на два, на сколько хватит деньжонок!» И светлые, сияющие радостью глаза моих юных спутников доставляли мне куда больше удовольствия, чем блеск дорогих камней в перстнях и булавках. На этот раз со мною ехал от Мюнхена Эдгар Коллин, и его живой интерес ко всему, его юношеская веселость и внимание ко мне скрасили мне всю поездку.
В Цюрихе проживал тогда в изгнании Вагнер. Я уже был знаком с его музыкой, о чем говорил раньше. Знал я его и как человека из горячих сочувственных рассказов о нем Листа. Я отправился к нему и был принят очень радушно. Из произведений датских композиторов он знал лишь произведения Гаде и много говорил о музыкальном даровании последнего. Затем он упомянул о композициях для флейты Кулау, но об операх его не знал, Гартмана же знал только по имени. Я и постарался дать ему самые обстоятельные сведения о датском оперном и вообще музыкальном репертуаре. Вагнер слушал с большим вниманием. «Право, вы как будто рассказали мне целую сказку о музыке, приподняли передо мною занавес, скрывавший от меня мир музыки по ту сторону Эльбы!» – сказал он мне. Затем я рассказал ему и о шведском композиторе Бельмане, который, как и Вагнер, сам писал текст для своих музыкальных произведений, но как композитор являлся совершенной противоположностью Вагнеру. Вообще Вагнер произвел на меня впечатление гениальной натуры, какой он и был на самом деле.
На обратном пути домой я через Кассель проехал в Веймар, где, как и всегда, нашел тот же радушный прием при дворе. В театре как раз собирались ставить оперу Гартмана «Liden Kirsten» под названием «Kleine Karin». Опера была поставлена и удостоилась самых лестных похвал знатоков музыки.
Осенью я опять вернулся в Копенгаген. Закончу эту главу отрывком из письма, посланного мной в последний вечер этого года другу моему Ингеману: «На дворе не зима, но осенняя слякоть, дождь и ветер. Улицы, верно, воображают себя на берегах Нила – увязают в такой же жидкой, жирной грязи. Мне поэтому сидится дома, и если это настроение продержится, я, может быть, кое-что и сделаю. Хотелось бы мне теперь, когда я кончил «Сказку моей жизни», начать новую жизнь чем-нибудь крупным, что бы действительно стоило назвать «произведением». Дай Бог, чтобы я долго еще сохранял, подобно Вам, свежесть сил и любовь к труду!»
1856 г
Ответ от Ингемана я получил на второй же день нового года. «Как это мило с Вашей стороны протянуть руку своим друзьям в Сорё как раз в вечер под Новый год, так что Ваше дружеское пожатье дошло до нас в самый день нового года. Вы верный любящий друг, и мы ценим это».