Горячо, ох, как жарко стало, а после придавили к земле не лапы, а руки, крепкие, жилистые, мужские. Да только все одно придерживают, обернуться не дают, девичье телом своим накрывают. Страшно, аж дрожь берет. Одна рука крепко держит за шею девицу, а другая платье за подол наверх тянет, подрагивает нервно, походу оглаживает открывающиеся щиколотки, голени, молочно-белые бедра.
Вырываться ли? Кричать? Левая рука со спины ползёт до шеи, оглаживает, зарывается в растрепавшийся волос, прихватывает под подбородок и потягивает, вставай мол, не мешкай. Татья тянется за рукой, а правая пока уже и белье простое, нательное, с девушки вниз тянет, да не выходит, треском ткани оглашается лес.
Девица, как проснувшаяся внезапно подскакивает, до того, будто чары, медлительность эта и горячая ласка заставляли на месте лежать. Только вот убежать не выйдет, левая рука крепче прихватывает, прижимает к мужскому телу, жёсткому и терпко пахнущему лесом. Бесцеремонный волк фыркает в волосы, обдает макушку жарким дыханием, а правой рукой грудь сминает через платье, сжимает напрягшиеся соски, крепко оглаживает подрагивающий живот. Знала, как и все в деревне девы её возраста, чего домогается, да зверье ведь, чудище, отца сгубившее. Заревела Татья, да зверю все одно. Наглаживает, рука ниже опускается, сдергивает оставшиеся тряпки и к сокровенному лапу тянет. Пальцами когтистыми ныряет внутрь да довольно порыкивает. Вынырнули захватчики, только и слышно как облизывается зверь, а вывернуться не даёт, хватка, пуще прежнего, крепкая.
Бока нежные девичьи сминает, о макушку Татьи головой своею отирается, только на глаза чужие пряди длинные завесой темною упали. Слезы на щеках сохнут, а зверь рукою левой к земле пригибает, ворот платья тянет и зубами острыми за холку прихватывает, вцепился да держит, крепко, больно. А сзади горячее и твердое между ног Татье тычется. Правая рука чудища вновь холмик меж ног оглаживает, лепестки ласкает, открывает вход в тело пальцами.
Кричит девушка, громко и надрывно, а зверь в мужском обличье толкается на вдохе и заполняет Татью изнутри, так и замирает, дрожит да рукой низ живота красавице согревает. Страх страхом, да боль все одно уходит и движения продолжаются, медленные и плавные, вводящие в транс, но забыться не позволяющие. Остро и горячо по телу сладость разливается извечным движеньям в такт. Дрожит девица, отстраниться пытается, да шквал удовольствия выносит из сознания, напоследок волчьим воем сопроводившийся, да так, что птицы с гнезд насиженных сорвались да с криками разлетелись.
Просыпаться на моховой подстилке тепло, в руках жестких как в колыбели уютно. Только помнит Татья завет матери, из подвязанного к поясу, да одеждой непострадавшей скрытого, кошеля ножичек серебряный вынимает, делает на ладони разрез, да пока чудище не проснулось его руку тоже вспарывает. Хватается, разрез к разрезу прикладывает и слова заговора шепчет «Как цветок из лета в лето на земле растет, так и зверь меня, девку красную, не найдет».
Взрыкнул во сне мужчина недовольно, да только Татья не медлит, схватывается, даже одежу не оправляя, лишь раз обернувшись на спящего, кидается прочь. Бежит, дороги не разбирая, тропами звериными виляет, пока на корзинку свою плетенную, чудом уцелевшую не натыкается. Квас от ночи холодный, да краюшку хлеба прихватив, дальше путь держит. В деревню ль податься? Матери позор, женою не возьмут, а селяне того и гляди камнями забьют, что участи избежала и вернулась целой, да не невредимой. К бабке подамся. На том и решила, стремительно зашагав прочь, опираясь на приметы, ей да матери лишь ведомые.
Глава 4. Думай не думай, а жить надобно!
Дом уже был виден, когда лес прорезал страшный вой, яростный, а Татья только шасть и в хижину. Дом не простой, от зла огражденный травами пахучими, каменьями не простыми, не знаешь где, так и дымка из трубы печной не узреешь. Татья бабулю поприветствовала, да только так не отозвалась. Кинулась девушка, а бабушка на последнем издыхании. Шепчет тихо так, что и не расслышишь, ежели не склонишься: «Внученька, поясок в шухлядке возьми, круг запястья оберни три раза да узлом завяжи». Поспешила девица выполнить, вновь над старушкой склонилась.
– Похорони меня под дубом кряжистым, что в пятнадцати шагах на север от хаты, весточку матери птичкой пошли, что на балке под крышей живет, хозяйство не бросай, в помощи аль в совете, коли нуждающиеся придут – не отказывай.
На том был последний вдох и старушка отошла в мир духов, умиротворенная, что продержалась да знание передала. Татья села, за руку бабушку взяла, разрыдалась, уставшая и потерянная. Да только век ли рыдать, к вечеру дело идёт. Птичку пшеном подкормила, записку к лапке привязала и к матери отправила. Сама за обещанное взялась. Травы зажгла пахучие, слова говорила верные, матушку ждала. К рассвету пришла прачка к дочери, обнялись крепко, разговоры о судьбе отложили, взялись обет выполнять. Упокоилась старушка-ведунья под дубом, а Татья с матерью пошли хату прибирать, пироги печь да речь вести.