– Не надобно тебе вертаться, – молвила мать, – горе тебе одно от тех селян.
– Я тебе курочку принесла, да уточку, обживешься. А я, как давно обещалась, в родное селение потихоньку вернусь, ох, не прижилась я здесь. Тебе, коли что надобно будет, весточку шли, явлюсь через день-два к рассвету, тут недалече будет.
На том и порешили. Взялась Татья, мать в путь провела, да за хозяйство взялась. Обустроила себе комнатку под крышей, уютную да светлую, за птицей приглядывала, овощи да зелень, ранее посаженную, растила в огороде. В лесу ягоды да грибы собирала, изредка медок перепадал.
Когда заприметила, что к крыльцу животина всякая что ни день, то приходит, то заяц тащит дикую морковь, то белка – орехи. В один день от речки птицы спорхнули да повели девицу, белка на плече устроилась – поторапливает, по тропкам звериным направляет. Шел третий месяц, а недуг женский ежемесячный не наступал, тогда то Татья и задумалась. Пригорюнилась, как волчье дитя, вражий росток растить, да с судьбой смирилась. Значимо, человек будет рядом расти, а это хорошо когда кто-то родной и тёплый с тобой, да по научению бабушки, что в пояске все знания для внучки сберегла, сможет хорошего и доброго взрастить, без тьмы в сердце.
Месяцы шли, тяжко становилось одной хозяйство вести, живот округлый, тяжёлый стал, дитя пиналось, девушку обессиливало. Приходила мать на подмогу, да не набегаешься каждый день через чащу, а в селенье родном уже и вдовец к хозяйственной прачке посватался. Горюет Татья, да более всего от снов, в которых руки горячие по скулам оглаживают, а уста мужские крепко целуют. Борется в девушке ненависть к душегубу и ласка душевная непонятная.
В ясный зимний день выбралась Татья снег с дорожек снять. Орудует понемногу, жарко в платке пуховом да в тулупе, только куда ж деваться. Засучила рукава, на минутку стала, на плетень оперлась, дух перевести, да птичьего крика испугалась и глубоко веткой руку оцарапала, прям поперек ножичком отца нанесенного следа, тут то вой волчий и услыхала. Тут же в хату сбежала, что есть мочи.
Одежду отяжелевшую сняла, поленьев в печь подбросила, сидит думку гадает, что волку противопоставить. Бусины на пояске, знания ведуньи содержащие, перебирает, да все не то. Осталось другого совета послушать, коли придет кто – всех выслушивать. Печку жарче натопила, нехитрый обед сготовила, поела и отправилась на крылечко чай с мёдом пить да пришлого ждать.
Глава 5. Долго ли, коротко ли, а концовке быть...
Долго ли, коротко ли, только взметнулся край поляны снег серебристый и, мощными лапами перебирая, выскочил знакомый белый волк. Головой тяжёлою трясет, ушами прядает, взрыкивает, да уже вдоль плетня вышагивает.
– Коль говорить пришел – молви, али так и будешь зверем у порога крутиться?! – молвила Татья и сделала глоток чая.
Не прошло и мига, встал у забора гость. Высокий, поджарый, плечи – косая сажень, волос тёмный, глаза жёлтым сверкают, нагой как младенец. Девушка дар речи потеряла да чуть питьем не облилась. До чего хорош, подлец, душегубец!
– Пустишь, хозяюшка, или с порогу речь вести будем? – глубокий и чувственный баритон мужчины прошелся меховой рукавицей по коже Татьи, ведя за собой торопливые мурашки.
– Коль зла не желаешь, отчего б не впустить?! – махнула рукой девушка и контур ведовской гостя впустил.
Как закон гостеприимства того требовал, предложила девица мужчине баню, одежу, еду да кров. На одежу пришедший согласие дал сразу, а остальное постановил на опосля беседы отложить, коль не передумает хозяйка. В хате споро набросил грубые холщовые штаны, от остального отмахнулся, на лавку уселся, да все глазами жёлтыми поблескивал, покуда Татья тулуп да платок с себя снимала. Лишь раз себя выдал выдохом резким, когда на животе у хозяюшки рубаха натянулась, очертила контуры положения девичьего.
– Коль так, то все теперь по местам стало, – хмыкнул гость.
– Добрая хозяюшка, звать меня Севером, Хозяин леса я.