А поселение наше, оказалось, вовсе и не город, а так - посад. Князь прежде запрещал всякой простоте селиться вокруг ворот, сгонял с земли прочь, но люди всё равно строили хибары и жили. Князь тогда уж махнул рукой, да и разрешил им строиться путём, а то в хибарах-то вечно было неладно: что ни круг - то пожар, то поветрие…
Свит мне всегда монет оставлял, чтобы сходила на рынок, а как же. Со службы-то оба приходили голодные, как волки, вот я им на своём уличном очажке похлёбку и стряпала. А то, бывало, ещё и блинцов с припёком напеку. Они оба очень любили, когда с лучком и шкварочками.
А Корвиново свинство я живо повывела. Вымела у него всё, паутину сняла. Девке его этой, которая на стене, сарафан и платок нарисовала, а то уж очень смотреть было срамно. И портянки его вонючие в речке отполоскала и по двору развесила. Он обрадовался, как ребятёнок, обнял меня и давай в щёки нацеловывать! А Свит увидал - и ну ворчать: “Эй, Корвин, это, вообще-то, моя жена. Свою заведи - её и слюнявь.” Только куда эдакому жениться? Он вечно без монет сидел. Он как жалование получал - начинал каждый вечер таскаться в кабак. Оттуда уж возвращался всегда на бровях, иной раз даже буянить затевал, песни в ночи орать, и все как на подбор срамного содержания. Или вдруг вовсе не приходил ночевать домой. Я сперва удивлялась, спрашивала у Свита, куда ж он запропастился и чего спать не идёт. Свит только отмахивался. Но раз всё же ответил: “Да к девкам он пошёл. Вот там пускай и ночует, если не выгонят.” Я тогда ещё подумала, что если к девкам - это хорошо, глядишь, присмотрит себе какую в жёны. Но когда после спросила о том у самого Корвина, он сказал:
- Что ты, Рыжик, это совсем не те девки, которых замуж берут.
- А какие же? - удивилась я.
- Это нехорошие девки, тебе о них знать не надо.
- Так зачем же ты до них таскаешься?
- Да вот такая уж моя дурацкая доля, - легкомысленно отшутился он, а объяснять ничего не стал. Тогда я спросила:
- А Свит тоже к ним ходит?
- Свит? К девкам? Не смеши, Ёла! Он знаешь какой брезгливый? И раньше никогда не ходил. Мы с ребятами даже одно время думали, что он не по этой части.
- Это как?
Корвин посмотрел на меня, словно на маленькую, и ответил:
- А, забудь. Тебе такое знать ни к чему.
Незаметно прошла сушь. И вот ведь что странно: за эти четыре луны я узнала Свита, пожалуй, лучше, чем за весь круг, что мы прожили на заимке. В лесу я сравнивала его с этлами, и всё, что мне было в нём странно и неприятно, сваливала на человечью природу. В городе же, среди людей, я на многое стала смотреть иначе. Оказалось, на прочих людей Свит совсем не похож. Вот Корвин - тот человек.
И как только эти двое уживались вместе, такие разные? Корвин вечно был громкий и весёлый, как птица, а Свит больше помалкивал и смотрел на мир откуда-нибудь из тёмного уголка. Корвин бесхитростный и открытый, у него что в голову ни придёт - враз написано и на лице, а у Свита поди ещё догадайся, что на уме. Корвин - неряха знатный, а Свит аккуратен до смешного. Вечно Свит собирал везде Корвиново шмотьё и с руганью закидывал в его каморку, но стоило Корвину появиться на пороге, его вещи чудесным образом расползались по всему дому.
Много они цапались из-за курева, и тут уж Свит настоял на своём: курить Корвин вылезал во двор. Садился на верхний брус забора, дымил трубкой, а заодно смотрел на улицу и болтал с редкими прохожими: задирал мужиков, с бабами и девками балагурил. И всем-то вокруг он нравился. И тютюн, и дурацкие шуточки-пересмешки, и крепкая вонь немытого тела - всё, что прежде так раздражало меня в хуторских парнях у него совсем не казалось противным.
Вот я всё думала: а сама б я пошла за Корвина замуж? Наверное, пошла б. Он хороший, хоть и беспутный. Добрый, спокойный, и поговорить с ним всегда легко… И собой пригож. Высокий, сразу ясно, что сильный, волосы красивые. А ещё было видно, что я ему нравлюсь. Он того особо ничем не показывал, но мне-то и так понятно… Только однажды было: он сильно спьяну полез ко мне с поцелуями, но Свит его живо урезонил. Дал разок по зубам и унёс спать наверх. А чтоб не бродил, завязал в одеяло, как младенца в свивальник, да так крепко, что мы потом с утра его едва развязали вдвоём. Я думала, Корвин рассердится, но ничего подобного, посмеялся да и забыл.
А вот Свит был совсем не таковский. С соседями он не знался, а те его сторонились, шушукались за спиной. Только ему люди были без надобности. Он, если вдруг выдавался свободный денёк, залезал себе на сено с книжкой или просто так, и валялся там тихонечко, думал о своём. Я быстро усекла, что его тогда беспокоить не надо, ему самому с собой хорошо и не скучно. Сунешься же не ко времени - ничего приятного не услышишь. Ещё он любил смотреть, как я стряпаю. Только мне, чтобы доставить ему удовольствие, приходилось прикидываться, будто я того не замечаю. Конечно, упрям он бывал по мелочам, но мне-то уступить ему было не сложно. Поспорим, бывало, я скажу, как думаю сама, а настаивать на своём не стану. Он пошумит, поругается, а там глядишь - сделает-то по-моему. А ещё было кое-что, чего я, живучи среди этлов, совсем не ценила. Свит не вонял. Притаскивал из колодца воду и мылся на дворе каждый день, хоть Корвин и смеялся над ним. И за бельём следил. У Свита нижние порты и рубахи все были дорогие, хорошие, он мне их в речке мыть не позволял, отдавал раз в седьмицу специальной тётке в портомойню. А на ночь у него вообще велось отдельное барахло. Он и мне строго-настрого наказал в одёжке в постель не лезть. Купил рубаху, да такую красивую… Я б на выход носила, а Свит сказал - будешь в ней спать. Ну, я подумала: мне-то не жаль, если ему приятно. И я, пожалуй, поняла, почему Свит обратил на меня внимание, и зачем то и дело нюхал мои волосы. Когда я жила в лесу, от меня и пахло лесом. В городе-то по-другому запахло, пришлось начать мыться и мне.
Я спросила у Свита: если они с Корвином такие разные, то почему и зачем живут вдвоём? Он только вздохнул и ответил:
- Должен же кто-то приглядывать за этим разгильдяем. Сама видишь, он, если не на службе, нагрузится самобулькой и давай кулаками махать, а дальше как повезёт: либо в лазарет, либо под стражу. Я хоть его, если что, придержу, не дам наломать дров.
Раз, когда Свит задержался в крепостице, спросила то же самое у Корвина. Он мне ответил так:
- Ну, должен же кто-то следить, чтоб этого малахольного на конюшне не пришибли. Он ведь если у кого лошадь плохо чищена или, не дай Маэль, со стёртой спиной - плешь проест.
- А что, прежде колачивали?
- Бывало. Ребята сперва пытались его припугнуть, чтобы не так цеплялся. Но он же упёртый, а когда насчет коней - вообще хуже занозы в заднице… Так и ходил весь в синяках, но от своего не отступился, и что важно - к командирам жаловаться не бегал. Ну, народ со временем его зауважал, стал прислушиваться. А теперь уже и побаиваются лишний раз задевать. Знают: я, если что, вмиг физиономию подправлю.
Тут мне стало любопытно, каким Свит был раньше, когда ещё только пришёл в гарнизон. Спросила. Корвин задумался, взъерошил волосы.
- Каким был? Да ничего особенного из себя не представлял. Ну, конечно, видно было, что он не из простых: тихий, чистенький, грамоте учён… Одно слово - барышня. Во взводе над ним посмеивались, но так, слегка, потому что он был парень годный: дневальных зря не шпынял, к нужникам при проверках сильно не придирался. И если вдруг кого в драке покоцают, все знали - к нему можно, подштопает и взводному не настучит. Но это всё было до того, как Свит прогулялся в Торм.
- А это что ещё за история?
- Да так… Я думал, ты знаешь. Это было кругов пять назад. Раз в жизни парни из Рискайского взвода позвали его с собой на пьянку в Торм, а он там возьми и потеряйся. Рискайцы его искали, пол Занорья прочесали частым гребнем. Ротный со старшим целителем на пару им чуть башки не пооткручивали. Думали, всё, сгинул паренёк. А он почти через две седьмицы нашёлся сам. Представляешь? Две седьмицы в Торме без оружия и снаряги… Вот тебе и барышня. Только крыша у него с тех пор поехала знатно. И похоже, что он, пока там шлялся, чем-то заболел.