***
После Щедреца хлябь переломилась, дожди пошли на убыль, подошёл травостав, а с ним начались и лесные патрули. Но сперва каждый взвод должен был расчистить свою часть Торговой тропы. Живучи в Торме я об этом не задумывалась, а ведь чистить тропу - это и зверей, и нелюдь тревожить. Свит, что ни день, пропадал в лазарете, и почти из каждого патруля ему приносили работу.
Но лес лесом, а оказалось, что патрули ходят и по Приоградью тоже, вдоль берега Изени и по границе с княжеством Кравотынь. В Торме народ в простоте живёт, думает: вот - Торм, а вот - Пустоземье. А мне как-то Свит показал особый лист, где были нарисованы разные земли, и я диву далась: Торм-то, оказывается, совсем не велик, а Пустоземье огромно, и похоже на лоскутное одеяло, сшитое из множества княжеств, и в каждом правит свой князь, и не все они между собой живут в ладу…
Я прежде того не знала, а в крепостице, оказывается, есть свои приметы. Те, чьи мужья и братья служат князю, никогда не провожают патрульных: дурной знак. Расспрашивать, куда да зачем пошли, тоже нельзя. Так и сидят по домам, ждут родных молчком, боятся вспугнуть их добрую долю. Вот встречать - идут. Корвин каждый день ходил в патрули, а я после шла встречать его на площадь, и всякий раз вместе со мной туда приходили обе Соховны. Звана всегда замечала Корвина первая, издалека махала ему рукой, а как патрульные въедут в ворота, спешила подойти. Корвин тогда поднимал её к себе на седло и вёз через всю площадь до самых ворот крепостицы. Не много у них теперь было времени на свиданки, ну а нам с Желаной было их по-доброму жаль. Потому-то мы сильно в их разговоры не мешались, с нас было довольно узнать, что Корвин вернулся и жив-здоров.
Но патрули - это всё так, служба, дело обыденное. А ведь иногда случались и выезды по тревоге. Я из разговоров слыхала, что такое бывает, но на моей памяти это случилось только раз.
Как-то под утро к нам постучали в окно. Свит вскочил, отворил ставни. На улице стоял всадник из ночной стражи.
- Подъём, ребята, тревога, - сказал он.
- Откуда хоть? - раздался заспанный голос Корвина.
- Изень, - коротко отозвался страж и поехал прочь.
Значит, поморийцы. Свит захлопнул окно и начал торопливо одеваться.
Недобрый это знак - провожать разъезд, а я всё же смотрела через окно, как десяток стрелков уходил посадскими воротами в поля, туда, где вдалеке над водой Изень-реки поднимался туман.
Тот день тянулся медленно, как докучный сон. Рассвело, Око выползло в зенит… С Изени - никаких вестей. Ближе к вечеру я пришла на площадь при посадских воротах. Гляжу - а там уже и тётка Тальма, жена десятника, и ещё тётки стоят. И Звана с Желаной. И все молчат, ждут. Скрылось Око за виднокрай, сгустились сумерки, и только тогда кто-то из стражей у ворот сказал: “Едут.” Я не удержалась, подошла к Соховнам и сказала: “Ну, слава Маэлю! А то уже боязно стало.” Желя мне только кивнула, а Звана вдруг отодвинулась и сказала эдак недобро: “Тебе-то чего страшиться? Твоего Свита под сабли не шлют.” Ах, зря она так сказала, не к добру! А я не к добру пустила её слова близко к сердцу.
Плюнув с досады, я отбежала к воротам и стала высматривать возвращающийся разъезд. Смотрю - и правда, едут, и даже какой-то обоз за собой ведут. Пять пар, все наши десять лошадок в строю. Вот только Змейка идёт с пустым седлом.
Уже впотьмах наши втянулись в ворота и шагом поехали к крепостице. Я кинулась было туда, где на подводе, завёрнутый в плащ и замотаный окровавленными тряпками, лежал Корвин, хотела хоть взглянуть, что с ним стало. Но тут со стороны крепостицы пришел Свит. Он оттеснил меня в сторону и хмуро сказал: “Иди домой.” А Корвин вообще ничего не сказал. Я даже не уверена, понимал ли он, куда его везут.
Свит пришёл домой только на третью ночь, усталый, осунувшийся и до зелени бледный. От него несло голодом. Едва сполоснув руки, он схватил со стола кусок ржаного хлеба и принялся торопливо жевать. А я стояла, смотрела и не знала, как его спросить о Корвине. Наконец, Свит заговорил сам. Черпанув кружкой квас, он вздохнул и мрачно сообщил:
- Всё, отвоевался наш Корвин. В чистую.
У меня нехорошо сжалось сердце.
- Неужто умер?
Свит поморщился и кинул на меня недобрый взгляд:
- Типун тебе на язык, дура. Жив он. Вот только отхватил саблей по руке. Запястье вдребезги. Я там всё собрал, как мог, но я ведь лекарь, а не чудотворец. Если пойдёт чёрный огонь, придётся резать. А даже если и срастётся, вряд ли с такой рукой можно будет поднять что-нибудь тяжелее ложки.
- А с головой-то что?
- Змейка копытом приложила.
- Как?
- Ну, как-как… Случайно. Упал ей под ноги - и готово. Вколоченный перелом верхней челюсти, пять зубов долой, перелом скуловой кости, глаз… Ящер знает, что у него там с глазом, - Свит досадливо мотнул головой, запуская руку в бадейку с квашеной капустой, - Не видит он им пока ни шиша. Но это всё как-нибудь утрясётся. Голова - не самая хрупкая часть Корвина, да и не самая важная, если на то пошло.
- Ох… А сам-то он как?
- Нормально. Бодряком. Говорит, что теперь уж точно откроет кабак.
Свит проглотил капусту, поморщился и осторожно потёр рукой живот. Потом снова потянулся было к бадейке, но я быстро прикрыла её и задвинула под стол.
- Слушай, Свит, давай ты съешь что-нибудь нормальное? Например, овсяной каши, - я быстро пододвинула полную миску.
Едва попробовав, Свит прикрикнул на меня:
- Эй, Ёлка! Бережешь соль?
А потом схватил солонку и стал щедро посыпать из неё свою кашу.
- Куда столько? - возмутилась я.
- Цыц, еловая роща, - и он снова уткнулся в миску. Однако, проглотив пару ложек, Свит вдруг охнул, вскочил из-за стола и опрометью кинулся к помойному ведру.
Позже, слушая, как он бродит наверху, ругается, стонет тихонечко и возится, устраиваясь в постели, я всё думала: ну вот что за человек? Знает же, что ему солёного нельзя, и капусты тоже. И всё равно жрёт, да ещё и квасом запивает. Тоже мне, лекарь. Самого бы кто полечил.
На другое утро Свит ушёл в крепостицу и снова запропал на три дня. А когда вернулся, выглядел так, словно его на жальнике откопали. И сразу, с порога, принялся орать:
- Вас, баб, не то что в крепостицу - вообще никуда пускать нельзя! Один вред и пакости на уме!
- Тише ты, Лучика разбудишь. Лучше расскажи, как дела у Корвина.
- Как? Скверно! Ничего не жрёт, руку разрабатывать не хочет, и вообще, лёг, как тряпка, и лежит носом в стену. А всё эта кузнечиха! Принесла нелёгкая…
- Звана?
- Да нет, другая, старшая. Она мне обычно правит хирургический инструмент. Отвернулся на миг, а она зашла в лазарет и рассказала Корвину про эту его козу.
- Какую?
- Да ту, которая Званка! А ты что, тоже ничего не знаешь? Её ещё в Щедрец сговорили за купца из Нерского посада. Свадьба через две седьмицы.
Вывалив на меня всё это, Свит отодвинулся на дальний конец лавки, сгорбился и прикрыл глаза. Я негромко окликнула его:
- Свит… Тебе же совсем плохо. Хочешь, я тебя полечу? Я уже могу, правда.
Я потянулась было к нему, но Свит оттолкнул мою руку, вскочил и, жутко оскалившись, заорал:
- Уйди, дура! Не прикасайся ко мне!
И тут же согнулся, тяжело навалившись локтями на стол.
- Свит?
- Отстань!
Ещё несколько мгновений он простоял так, а потом застонал и опустился на корточки.
- Тебе помочь?
Вместо ответа он завалился на бок и свернулся калачиком на грязном полу. Я снова тихонько окликнула его:
- Не надо так лежать. Пойдём наверх.