а глаза. Всего лишь невзрачный и нескладный юнец, один из многих в посольстве мессере Данкиля, не гнушающийся любой работы и никогда не отлынивающий. Барра Хальм, отпрыск малоизвестного и небогатого семейства, взятый в услужение из-за давнего знакомства господина посланника с его семейством. Исчезновение принцессы Беатрис и в самом деле не вызвало лихорадочных поисков и волны слухов. Незадолго до свадьбы принцесса с малой свитой отправилась нанести визит в монастырь Молчаливых сестер - и не вернулась. Беатрис искали, но без особого старания - а Барра ехал по раскисшей от весенних паводков дороге на юг и чувствовал себя счастливейшим из смертных. Больше нет никаких условностей, никаких запретов, никакой глухой, щемящей тоски. Огромное небо над головой и расцветающий мир вокруг. Города, деревни, замки, постоялые дворы, леса, реки и горы. Мир. Жизнь. Свобода. Ей ведь так немного требовалось. Она не тосковала о том, что называла «своей прошлой жизнью», всякий вечер, засыпая, мечтала о чудесах нового дня - и мир щедро оправдывал ее ожидания. Неспешно двигавшееся посольство пересекло границу Шандафара, отмеченную огромными изваяниями крылатых львов, потрескавшихся и подернутых зеленью мха. Барра вертел головой, изумленно таращился по сторонам - впрочем, он не был исключением, ведь немногие из северян могли похвастаться тем, что забирались так далеко на юг. Буйство распускающейся листвы и цветов, от белых до огненно-красных и золотых, сверкание неглубоких, стремительных горных рек, наполненный свежестью и ароматами незнакомых цветов воздух. Люди шалели от запахов, от сладкого вкуса молодого вина и непривычных фруктов, от открывающихся за каждым новым горным перевалом и поворотом дороги видов. Глаза, привыкшие к робким, расплывчатым полутонам голубого и блекло-зеленого, в растерянности взирали на пестрое, ошеломительное, назойливо-ослепительное многоцветье южных растений. На постройки золотистого камня, расписанные или выложенные мозаикой всех цветов радуги. Барра-Беатрис сочла, что в мире нет страны, прекраснее этой - и неважно, что на обочинах дороги клянчат подаяние нищие в лохмотьях, что благоухание цветов скрывает вонь перегноя и отбросов, что ночами к посольскому лагерю подкрадываются одичавшие псы и пожирают все, что удается стянуть у людей. Это неизбежно в любой стране и ничуть не умаляет красоты полуденного края. Им явилась столица, Фессаран, огромный город на берегу бледно-голубого озера, любующийся своим опрокинутым отражением. Город вычурных башен и плавно изогнутых арок, город белизны и синевы, оттененных зеленью садов, позолотой крыш и охрой дворцовых стен. Город - драгоценность в обрамлении золотой оправы песков. Под впечатлением увиденного Барра на несколько часов потерял дар речи и преисполнился тихого восхищения, заполнившего его, как пустой сосуд, от пяток до макушки. Что в сравнении с этим радостным великолепием значили хмурые гранитные скалы и сумрачные хвойные леса оставшейся так далеко родины Беатрис? Как свинцово-серое море могло сравниться с бирюзовой гладью озера под стенами Фессарана, города, не ведающего о том, что такое зима длиной в полгода и сугробы выше человеческого роста? Северное посольство разместили во Дворце Олеандров, одном из многочисленных флигелей дворца правителя, запутанном доме со множеством залов и комнатушек, балкончиков, внутренних дворов, утопающих в виноградных лозах и трепещущих на ветру розовых соцветиях местного вьюнка. Барра старательно пытался описывать и зарисовывать все увиденное, приходя в отчаяние от скудости словарного запаса, не позволявшего в точности живописать все разнообразие цветовых оттенков, и неспособности красок передать нежную восковую прелесть распускающихся бутонов олеандра в плотных зеленых листьях. Церемонный, похожих в своих затканных золотом одеяниях на ожившую и говорящую статую посланник из дворца сообщил о том, что грядущим утром иноземцам выпадет великая честь быть представленными великому и исполненному добродетельности аль-серифе Муассанмилю, и эмиру Ваккасу, его сыну-наследнику, которому, собственно, и предназначена рука принцессы с Полуночи. - Барра, ты тоже идешь, - заявил мессере Данкиль. Иногда Беатрис казалось, что почтенный ученый и дипломат за время долгого пути умудрился позабыть о том, кем на самом деле является его доверенный писец и слуга. Мессере Данкиль относился к Барре именно так, как умудренный жизнью и опытом царедворец должен относиться к познающему мир юноше, наставляя, направляя и подсказывая. Он ни разу не попрекнул Беатрис ее сумасбродным поступком, ни разу не напомнил принцессе о том, кто она есть на самом деле, и даже не отругал ее, когда ради соответствия образу Барра чудовищно напился в компании посольской молодежи. - Приготовься, будешь записывать все сказанное. Займись изучением здешних языков - у нас имеется толмач, но лишние глаза, уши и быстрые ноги отнюдь не помешают. Мы пробудем в Фессаране не меньше полугода, и тебе стоит обзавестись знакомствами среди горожан... и среди дворцовых обитателей, если повезет. - Конечно, мессере, - согласно кивнул Барра. Дабы стать похожей на мужчину, Беатрис под корень обрезала свою жидковатую косу, и теперь ходила с растрепанной челкой и торчащими соломенными вихрами. - Но будь осторожнее, - мессере Данкиль запнулся, в явном затруднении подбирая слова. - Здесь другие нравы, и... гм... тебя могут счесть излишне привлекательным и... гм, кхм... делать предложения, от которых лучше отказаться сразу и наотрез. - Я же на чучело смахиваю, - хмыкнул Барра. Неоценимое преимущество мужчин, как поняла теперь Беатрис, состояло в том, что они могли не стесняться в выражениях и называть вещи своими именами. - Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из здешних господ пожелает меня домогнуться. У них для этого слишком хороший вкус, мессере. - И все-таки - не забывай оглядываться на спину, - нахмурился Данкиль. Зал, где принимали посланцев с Полуночи, был золотым и белоснежным. Резной мрамор напоминал кружевное хитросплетение, сквозь вставленные в тонкие переплеты золотых решеток разноцветные пластины слюды и драгоценных камней просвечивало солнце, наполняя зал тончайшими переливами радужного света. Стоявший позади всех со своим переносным столиком, стопками пергаментных листов и чернильным прибором Барра оглядывался, любуясь игрой солнечных зайчиков на тканом шелке одеяний южан, прислушиваясь к их голосам - гортанным и клекочущим, к их языку с обилием протяжных гласных. Безнаказанно разглядывая участников переговоров - старого аль-серифе Муассанмиля, грузного, седого, чем-то похожего на обрюзгшего сторожевого пса, чьи клыки уже изрядно притупились, но который все еще опасен и силен. Ваккас, его сын был так хорош собой, что Беатрис не сомневалась - любая из ее сестер с визгом пала бы к ногам южанина, умоляя остановить благосклонный взор именно на ней. Барра упустил миг, когда из-за каменного кружева колонн выскользнула женщина, преспокойно усевшаяся на подушки рядом с молодым наследником аль-серифе. Женщина в шелках винно-алого и бирюзового оттенков, расшитых серебром, в облаке оранжевых и сиреневых вуалей. С водопадом падающих на спину иссиня-черных кудрей, переплетенных золотыми нитями, и сопровождаемая тихим звоном бубенцов на обвивающих ее запястья и лодыжки браслетах. Со своего места Барра видел темные глаза, подведенные золотой пылью, глаза лукавого, капризного, уверенного в себе создания, и алые губы - слишком яркие, слишком вызывающие. Женщина заговорила с аль-серифе, почтительно и вместе с тем насмешливо, быстро и изящно жестикулируя - ее пальцы танцевали в воздухе, плетя незримый узор и нестерпимо сверкая перстями. Птица из небесных садов, мимолетно присевшая на ветку, пригладить перышки. «Наверное, это жена аль-серифе. Или любимая наложница. Или дочь. Такая красавица, что глазами больно. У нас на такую женщину смотрели бы, как на сошедшую с небес древнюю богиню. И возненавидели бы за то, что она так вызывающе, так надмен