и великому и исполненному добродетельности аль-серифе Муассанмилю, и эмиру Ваккасу, его сыну-наследнику, которому, собственно, и предназначена рука принцессы с Полуночи. - Барра, ты тоже идешь, - заявил мессере Данкиль. Иногда Беатрис казалось, что почтенный ученый и дипломат за время долгого пути умудрился позабыть о том, кем на самом деле является его доверенный писец и слуга. Мессере Данкиль относился к Барре именно так, как умудренный жизнью и опытом царедворец должен относиться к познающему мир юноше, наставляя, направляя и подсказывая. Он ни разу не попрекнул Беатрис ее сумасбродным поступком, ни разу не напомнил принцессе о том, кто она есть на самом деле, и даже не отругал ее, когда ради соответствия образу Барра чудовищно напился в компании посольской молодежи. - Приготовься, будешь записывать все сказанное. Займись изучением здешних языков - у нас имеется толмач, но лишние глаза, уши и быстрые ноги отнюдь не помешают. Мы пробудем в Фессаране не меньше полугода, и тебе стоит обзавестись знакомствами среди горожан... и среди дворцовых обитателей, если повезет. - Конечно, мессере, - согласно кивнул Барра. Дабы стать похожей на мужчину, Беатрис под корень обрезала свою жидковатую косу, и теперь ходила с растрепанной челкой и торчащими соломенными вихрами. - Но будь осторожнее, - мессере Данкиль запнулся, в явном затруднении подбирая слова. - Здесь другие нравы, и... гм... тебя могут счесть излишне привлекательным и... гм, кхм... делать предложения, от которых лучше отказаться сразу и наотрез. - Я же на чучело смахиваю, - хмыкнул Барра. Неоценимое преимущество мужчин, как поняла теперь Беатрис, состояло в том, что они могли не стесняться в выражениях и называть вещи своими именами. - Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из здешних господ пожелает меня домогнуться. У них для этого слишком хороший вкус, мессере. - И все-таки - не забывай оглядываться на спину, - нахмурился Данкиль. Зал, где принимали посланцев с Полуночи, был золотым и белоснежным. Резной мрамор напоминал кружевное хитросплетение, сквозь вставленные в тонкие переплеты золотых решеток разноцветные пластины слюды и драгоценных камней просвечивало солнце, наполняя зал тончайшими переливами радужного света. Стоявший позади всех со своим переносным столиком, стопками пергаментных листов и чернильным прибором Барра оглядывался, любуясь игрой солнечных зайчиков на тканом шелке одеяний южан, прислушиваясь к их голосам - гортанным и клекочущим, к их языку с обилием протяжных гласных. Безнаказанно разглядывая участников переговоров - старого аль-серифе Муассанмиля, грузного, седого, чем-то похожего на обрюзгшего сторожевого пса, чьи клыки уже изрядно притупились, но который все еще опасен и силен. Ваккас, его сын был так хорош собой, что Беатрис не сомневалась - любая из ее сестер с визгом пала бы к ногам южанина, умоляя остановить благосклонный взор именно на ней. Барра упустил миг, когда из-за каменного кружева колонн выскользнула женщина, преспокойно усевшаяся на подушки рядом с молодым наследником аль-серифе. Женщина в шелках винно-алого и бирюзового оттенков, расшитых серебром, в облаке оранжевых и сиреневых вуалей. С водопадом падающих на спину иссиня-черных кудрей, переплетенных золотыми нитями, и сопровождаемая тихим звоном бубенцов на обвивающих ее запястья и лодыжки браслетах. Со своего места Барра видел темные глаза, подведенные золотой пылью, глаза лукавого, капризного, уверенного в себе создания, и алые губы - слишком яркие, слишком вызывающие. Женщина заговорила с аль-серифе, почтительно и вместе с тем насмешливо, быстро и изящно жестикулируя - ее пальцы танцевали в воздухе, плетя незримый узор и нестерпимо сверкая перстями. Птица из небесных садов, мимолетно присевшая на ветку, пригладить перышки. «Наверное, это жена аль-серифе. Или любимая наложница. Или дочь. Такая красавица, что глазами больно. У нас на такую женщину смотрели бы, как на сошедшую с небес древнюю богиню. И возненавидели бы за то, что она так вызывающе, так надменно красива». - Амеера Альзабра-Фе, что означает - принцесса, подобная звездам, - назвал имя южанки мессере Данкиль, когда Барра после аудиенции рискнул спросить его о прекрасной женщине. - Также известная как Кобра в цветах. Одна из дочерей аль-серифе, по слухам, успешно соперничающая с его сыном за право наследования. Весьма незаурядная особа - и я дорого бы дал, чтобы привлечь ее на свою сторону. Но принцесса Альзабра испытывает к чужеземцам необъяснимую неприязнь, и я ничуть не удивлюсь, если она будет противодействовать замыслам своего отца. Держись от нее подальше - впрочем, ты все равно вряд ли снова увидишь ее. Женщины аль-серифе живут на своей половине и редко выходят оттуда. Дворец Олеандров, как уже выяснил Барра, примыкал к огромному гранатовому саду - где по усыпанным цветным песком тропинкам среди цветущих кустов всегда прогуливался кто-нибудь из придворных обоего пола, где назначались свидания, встречи и поединки, где заключались сделки и разбивались сердца. Барра частенько наведывался туда - во имя исполнения поручения мессере Данкиля и борясь с робостью. Забавный мальчишка-иноземец, плохо владеющий языком, но старающийся исправить этот недостаток, внимательный и хорошо воспитанный - Барре хотелось, чтобы его воспринимали именно так. Великолепная амеера Альзабра-Фе тоже появлялась в садах - в сопровождении пестрой стайки служанок не то доверенных подруг и хмурых стражников, всегда окруженная свитой восхищенных мужчин, звеня колокольцами браслетов и хрусталем голоска, преисполненного вежливой смешливости и колкости смертельно острых розовых шипов. Барра смотрел на нее издалека, не пытаясь приблизиться, наблюдая, любуясь, и задаваясь странным вопросом: чьими глазами он смотрит на эту роскошную женщину из чужих краев? Глазами Барры Хальма, посольского писца, или глазами Беатрис Орвальдской, несостоявшейся королевы маленького полуночного королевства? Дочь аль-серифе всецело оправдывала данное ей прозвище «Кобры, таящейся в цветах». Люди были для нее лишь подобием фигурок на доске для игры в паршези, «Замки и дороги», фигурок из янтаря, словной кости и золота. Она искусно и ловко переставляла их по своему усмотрению, сталкивая своих поклонников между собой, избавляясь от тех, к кому утрачивала интерес и кто показался ей недостаточно занимательны, с легкостью привлекая взамен новых. Сегодня она всецело благоволила одному - и счастливчик мгновенно оказывался предметом зависти всех остальных почитателей несравненной Альзабры-Фе - а назавтра забывала о прежнем фаворите в пользу нового. Барра никак не мог постичь подоплеки ее действий. Была ли амеера жестока по природе своей или просто забавлялась всеми доступными женщине способами, изводя воздыхателей капризами и непостоянством? Барра счел Альзабру-Фе истинным олицетворением красавицы полуденных стран - такая же изумительная, как город, в котором она жила, такая же загадочная и жестокая. Дамы севера по сравнению с ней казались скотницами и пастушками, вырядившимися в вульгарно роскошные наряды и с трудом усвоившими некое подобие хороших манер. Дамы севера обладали талантом отказывать кавалеру так, что он чувствовал себя осчастливленным. Не умели отпускать столь изысканных острот, где в равной степени смешивались льстивый мед и ядовитая отрава. Не умели вот так смотреть сквозь полуопущенные ресницы, небрежно играя низкой драгоценных камней. Не умели быть женщинами, подобными Альзабре-Фе. Барра был уверен, что принцесса не замечает его, как не обращает внимания на садовые статуи и фонтаны. Вряд ли неказистый писец заграничного посольства способен чем-то заинтересовать ее. Да и о чем ей говорить с ним - принимая по внимание то обстоятельство, что из разговоров окружающих Барра пока с трудом понимал два слова из пяти? Однако в один из дней Альзабра-Фе повелительно шевельнула пальчиком, и одна из ее служанок мелкими шажками направилась к скромному писцу, прошелестев: - Всемилостивейшая амеера желает по