о красива». - Амеера Альзабра-Фе, что означает - принцесса, подобная звездам, - назвал имя южанки мессере Данкиль, когда Барра после аудиенции рискнул спросить его о прекрасной женщине. - Также известная как Кобра в цветах. Одна из дочерей аль-серифе, по слухам, успешно соперничающая с его сыном за право наследования. Весьма незаурядная особа - и я дорого бы дал, чтобы привлечь ее на свою сторону. Но принцесса Альзабра испытывает к чужеземцам необъяснимую неприязнь, и я ничуть не удивлюсь, если она будет противодействовать замыслам своего отца. Держись от нее подальше - впрочем, ты все равно вряд ли снова увидишь ее. Женщины аль-серифе живут на своей половине и редко выходят оттуда. Дворец Олеандров, как уже выяснил Барра, примыкал к огромному гранатовому саду - где по усыпанным цветным песком тропинкам среди цветущих кустов всегда прогуливался кто-нибудь из придворных обоего пола, где назначались свидания, встречи и поединки, где заключались сделки и разбивались сердца. Барра частенько наведывался туда - во имя исполнения поручения мессере Данкиля и борясь с робостью. Забавный мальчишка-иноземец, плохо владеющий языком, но старающийся исправить этот недостаток, внимательный и хорошо воспитанный - Барре хотелось, чтобы его воспринимали именно так. Великолепная амеера Альзабра-Фе тоже появлялась в садах - в сопровождении пестрой стайки служанок не то доверенных подруг и хмурых стражников, всегда окруженная свитой восхищенных мужчин, звеня колокольцами браслетов и хрусталем голоска, преисполненного вежливой смешливости и колкости смертельно острых розовых шипов. Барра смотрел на нее издалека, не пытаясь приблизиться, наблюдая, любуясь, и задаваясь странным вопросом: чьими глазами он смотрит на эту роскошную женщину из чужих краев? Глазами Барры Хальма, посольского писца, или глазами Беатрис Орвальдской, несостоявшейся королевы маленького полуночного королевства? Дочь аль-серифе всецело оправдывала данное ей прозвище «Кобры, таящейся в цветах». Люди были для нее лишь подобием фигурок на доске для игры в паршези, «Замки и дороги», фигурок из янтаря, словной кости и золота. Она искусно и ловко переставляла их по своему усмотрению, сталкивая своих поклонников между собой, избавляясь от тех, к кому утрачивала интерес и кто показался ей недостаточно занимательны, с легкостью привлекая взамен новых. Сегодня она всецело благоволила одному - и счастливчик мгновенно оказывался предметом зависти всех остальных почитателей несравненной Альзабры-Фе - а назавтра забывала о прежнем фаворите в пользу нового. Барра никак не мог постичь подоплеки ее действий. Была ли амеера жестока по природе своей или просто забавлялась всеми доступными женщине способами, изводя воздыхателей капризами и непостоянством? Барра счел Альзабру-Фе истинным олицетворением красавицы полуденных стран - такая же изумительная, как город, в котором она жила, такая же загадочная и жестокая. Дамы севера по сравнению с ней казались скотницами и пастушками, вырядившимися в вульгарно роскошные наряды и с трудом усвоившими некое подобие хороших манер. Дамы севера обладали талантом отказывать кавалеру так, что он чувствовал себя осчастливленным. Не умели отпускать столь изысканных острот, где в равной степени смешивались льстивый мед и ядовитая отрава. Не умели вот так смотреть сквозь полуопущенные ресницы, небрежно играя низкой драгоценных камней. Не умели быть женщинами, подобными Альзабре-Фе. Барра был уверен, что принцесса не замечает его, как не обращает внимания на садовые статуи и фонтаны. Вряд ли неказистый писец заграничного посольства способен чем-то заинтересовать ее. Да и о чем ей говорить с ним - принимая по внимание то обстоятельство, что из разговоров окружающих Барра пока с трудом понимал два слова из пяти? Однако в один из дней Альзабра-Фе повелительно шевельнула пальчиком, и одна из ее служанок мелкими шажками направилась к скромному писцу, прошелестев: - Всемилостивейшая амеера желает побеседовать с тобой, чужеземец. - Ты похож на тень - всегда прячешься от яркого солнца и так жалостно смотришь издалека, - с нежной и рассеянной улыбкой поприветствовала не чуявшего под собой ослабших ног Барру Альзабра-Фе. - И я не в силах решить, умиляет это меня или раздражает. Как твое имя, тень? - Барра Хальм, благородная госпожа амеера, - у Барры все же хватило сил взять себя в руки, не заикаться, не дрожать голосом - и не поднимать взгляда выше края расшитых жемчугом и аметистами юбок принцессы Фессарана. - О, да тень умеет разговаривать! - наигранно восхитилась Альзабра-Фе. - Ну так садись и поговори со мной! - она повелительно указала пальцем на расшитую подушечку, брошенную на песок аллеи к ее туфелькам. Барра сел и послушно заговорил, слыша свой голос - долетающее издалека монотонное бубнение. Амеера расспрашивала его о полуночных краях и тамошних обычаях, о том, каковы живущие там женщины и мужчины, о зверях и природе, о мудрецах и правителях. Барра знал, с какой легкостью Альзабра-Фе натягивает на лицо маску притворной заинтересованности - однако она не прогоняла его, слушала, чуть склонив набок голову. Солнечные искры играли на ее серьгах, тяжелых золотых кольцах, осыпанных сапфировой крошкой. Он чувствовал сгущающуюся над своей головой ненависть - грозовое облако ненависти тех, у кого он украл внимание принцессы, он, чужак, иноземец, годный только на то, чтобы быть предметом насмешек. - Традиции не позволяют дочерям аль-серифе держать в услужении мужчин, иначе бы я непременно забрала тебя у твоего господина, - Альзабра-Фе подняла руку, прерывая разговор, улыбнулась. - Я довольна. Приходи в сады, Барра, и больше не созерцай меня таким тоскливым взглядом. И кошкам разрешено смотреть на правителя - так у вас говорят? Она ушла, нарядная и благоухающая, окруженная толпой служанок, льстецов и обожателей. Барра остался сидеть на подушке, приоткрыв рот и потерянно глядя ей вслед. Подушку он унес с собой - подушку с вышитыми на ней розами и лилиями, с каплями росы из хрусталя и вышитыми золотой нитью прожилками на стебельках. Барра хранил этот случайный подарок, который ничего не означал, который вышила безвестная рукодельница в дворцовых мастерских - но который теперь принадлежал ему. Приходя в сады, Альзабра-Фе теперь всегда уделяла немного времени беседе с чужестранцем - ветреная и легкомысленная, она порой могла становиться серьезной, но тут же начинала смеяться неверному выговору Барры, поправляя его произношение и уверяя, что с каждым днем он изъясняется на наречии Шандафара все лучше и лучше. Она не кокетничала с ним и не заигрывала, Барра не знал, огорчится ли она, если в положенный час ее служанки не отыщут его в садах, вспомнит ли она его, когда он уедет - или тут же вычеркнет из памяти? Барра вновь начал терзаться неотступным вопросом: что станется с ним дальше? Переговоры шли успешно, мессере Данкиль знал свое дело и прекрасно справился с возложенной на него миссией, посольство вскоре направится обратно, увозя подписанные грамоты и выполненный лучшим придворным художником портрет эмира Ваккаса. Как поступить ему - вернуться с мессере Данкилем обратно на родину? Или остаться здесь, в Фессаране, подле двора аль-серифе и прекрасной принцессы-амееры? Полно, кто разрешит писцу и дальше жить во Дворце Олеандров? Рискнуть попросить амееру о протекции, о месте при дворе - самом скромном и незаметном? Да кто он такой, чтобы обременять ее своими просьбами? До сих пор ему везло, но кто поручится, что Барра и дальше сохранит свой секрет? Интересно, что говорится в законах Шандафара касательно женщин, скрывающих свой истинный пол и прикидывающихся мужчинами? Барра понимал, что влип. Он убежал из родной страны, но не смог убежать от самого себя. Он очарован Коброй в цветах и стал заложником собственного замысла. Невозможно и страшно признаться, нельзя уехать, нельзя оставаться. Как бы дело не обернулось так, что чужеземцу придется побираться на улицах Фессарана - где его рано или поздно прикончат. Барра ходил сам не свой, все валилось