Погрузившись в чтение, Тамук не заметил, как пришел Ахмед и сел с ним рядом. Он был в уютной комнате на втором этаже дома 221Б по Бейкер Стрит, видел красивого белого рождественского гуся, в зобу которого нашли необычайный голубой драгоценный камень. Слушал холодный, со стальными оттенками голос великого сыщика, выстраивающего логическую цепочку, как вдруг его оттуда бесцеремонно выдернули обратно в Кюн-Эл! Ахмед тряс его за плечо. Добродушно — насмешливо, будучи на голову выше, глядя сверху вниз.
— Тамук, темнеть уже скоро будет, налобный фонарик пора одевать, однако!
Тамук сделав, насколько получилось важный вид, снял с нагрудного кармана магнитную закладку, аккуратно прикрепив сверху на страницу на которой закончил читать. По давней привычке запоминая номер страницы — сто девяносто первая. Это было совершенно лишним, но он никак не мог вот так взять и беззаботно довериться закладке. Проверяя ее надёжность каждый раз, когда открывал книгу. Эффектный жест произвел должное впечатление на Ахмеда и он, уставившись на закладку, попросил посмотреть поближе. Довольный собой Тамук вручил ему “прибор” и небрежно стал рассказывать, что сын привез несколько штук, ведь сейчас в городе только такими пользуются. И пообещал подарить и Ахмеду одну, как придет к нему в гости. Старики сидели на лавочке ещё долго, обсуждая сельские новости, пока совсем не стемнело. И когда они, уже начав зябнуть, встали и отправились к Тамуку в гости, все и началось.
Бабка Патимат припозднилась сегодня с дойкой коровы, засиделась у соседки. Поспешно ковыляя домой уже в сумерках, она вдруг увидела на крыше своего дома громадного козла. Остановившись в недоумении, она уставилась на это диво. Большое чёрное животное, с длинными рогами и висящей с подбородка бородой повернуло к ней голову, открыло рот и проблеяло противным козлиным голосом. Патимат чуть не споткнувшись от удивления, остановилась, держась рукой за частокол забора. Закрыла глаза, глубоко вздохнула и выдохнула, потерев левой рукой лоб. Чего это мерещится уже всякое? Что за чертовщина такая? Открыла глаза и посмотрела на крышу — так и есть, никого, крыша была совершенно пустой. “К чему бы это козлы мерещились?” — думала она, заходя во двор через узкую калитку в воротах. — “Надо бы завтра курицу черную зарезать. Схожу к Ахмеду рано поутру, понесу чернушку”
Возмущенное животное встретило ее очень неодобрительным и громким мычанием и повернулось к ней задом.
— Ой, еще ты мне тут нервы не трепи! — Сказала она примирительным тоном. Патимат чувствовала себя, безусловно, виноватой перед коровой, ведь из-за такой ее беспечности у животного болит вымя.
Корова тоже не долго обижалась на хозяйку, как только та принесла табуретку и ведро, повернулась боком и блаженно зажмурила глаза.
Доя корову, Патимат напевала песенку, что слышала в далёком детстве от бабушки. Бабушка жила в Кюн-Эл ещё до депортации, когда село было ещё живо, как она говорила. Она часто вспоминала о своем родном доме, рассказывая маленькой Патимат о том, как счастливо они жили, как строили поля, террасируя склоны гор. Как проводили арыки — целую систему каналов, спуская воду с верхних родников в село и на террасы, для орошения посевов. В какие игры они играли детьми, и как она любила ходить в школу. Школу в Кюн-Эл построила молодая ещё советская власть в тридцатых годах, тогда была большая всесоюзная программа грамотности населения и особенно отдаленных районов и малых народов. В школе жила и работала молоденькая русская учительница, вчерашняя выпускница педагогического института, присланная сюда по распределению. Ещё бабушка знала много сказок и среди прочих рассказывала старинную сельскую историю о черном козле, что являлся в Кюн-Эл по ночам, докучая всем местным людям. И о герое, как то связанном с этим козлом. Наверняка воспоминание навеяли приключившиеся с ней галлюцинации. “Нет, не к добру такие видения” — снова подумала Патимат. — “Непременно утром понесу Ахмеду черную курицу, пускай зарежет. За это позову его на угощение”…