Радомир завороженно наблюдал за волками и умирающей Ведой. Что-то странное творилось в душе. В памяти внезапно всплыл образ усталой сгорбленной старухи, волокущей из дальнего пути его доспехи; юноша вспомнил о ночном приходе ведуньи в их дом и ее настойчивой просьбе принять оберег. Все-таки ведьма не солгала - длинная стрела наверняка пробила бы кольчугу. Глядя на умирающего оборотня, Радомир испытал незнакомое доселе чувство сострадания к тому, кого раньше считал поганой нечистью. Это причиняло боль, смешанную со стыдом за свою прежнюю жестокость. Хотелось всё исправить, но он не знал как.
Юноша с тревогой огляделся по сторонам. Бой был окончен, лишь вдали слышалось веселое гиканье ратников, прогонявших со своей земли остатки вражеской дружины. Волчица судорожно подергивалась, и Радомир решил, что ее еще можно спасти. Он вспомнил про оберег Веды, его способность сохранить жизнь даже обреченному. Стремительно войдя в волчий круг и легонько оттолкнув волчонка, он поднял Веду на руки. Вожак зарычал.
— Я помогу ей! — заговорил юноша с волками словно с людьми. — Не трогайте меня!
Волки и правда будто поняли его намерение, отошли дальше и стали наблюдать.
Радомир осторожно сломал торчащую из волчьего бока стрелу, бережно уложил тело волчицы на конский хребет, сам вскочил на коня и помчался что есть духу в сторону леса. Когда дорога закончилась, спешился и дальше понес Веду на руках. Тяжелое тело зверя совсем обмякло, став скользким от пролитой крови. Большая голова и мощные лапы бессильно свисали с плеча война.
Добравшись до ведьминой землянки, Радомир поспешил войти в нее. Внутри все было прежним: темным и зловонным. Юноша положил волчицу на покосившийся стол и почти на ощупь принялся искать оберег. Он открывал запечатанные воском горшки, потрошил собранные в пучки сухие травы, пока растерянный взгляд его не упал на пол. Там у скамьи, едва заметная, лежала куча старого тряпья, в которое рядилась ведьма. Радомир, поборов брезгливость, торопливо скользнул руками по грязному рубищу.
— Где же он? — нетерпеливо приговаривал юноша и, нащупав мягкий клейкий комок на нитке, обрадованно вскрикнул. — Вот твое спасение, Веда!
Он быстро надел оберег на шею волчицы и отошел в сторону. Веда уже не дышала.
Время шло, но ничего не происходило. Стояла глубокая тишина. Внезапно в землянку подобно тени проскользнул волк. Одним прыжком он оказался на столе у тела Веды. Радомир замер, наблюдая, как тот осторожно обнюхивает волчицу, низко рыча и подвывая. Юноша, еле дыша, двинулся к выходу. Волк заметил его, блеснул желтыми глазами, но потом равнодушно отвернулся, лег рядом с волчицей и затих.
* * *
Четыре года минуло с той поры как Веда спасла Радомира. Через год после того случая Радомир привел в дом молодую жену Ладу, а еще через год на свет появился их первенец.
Однажды поздним вечером, когда Лада укладывала малыша, мать перебирала горох при свете лучины, а возмужавший Радомир вырезал из дерева игрушку для сына, в избу тихонько постучали. Хозяева удивленно переглянулись и поспешили открыть. На пороге стоял человек с головы до ног завернутый в волчью шкуру. Старушка испуганно всплеснула руками.
— Не пугайтесь, люди добрые! — юным голоском заговорила гостья, снимая с головы лохматый капюшон. — Не делала вам зла и не сделаю. Я к вам с благодарностью. Али не узнали меня? Я — Веда.
Хозяева удивленно разглядывали юную деву: чистая тонкая кожа светилась в темноте, а белокурая коса доходила до колен. Кроме огромной шкуры на девушке ничего не было, и она стыдливо куталась в нее, прикрывая наготу. Радомир не сводил с нее глаз, и матери пришлось толкнуть его локтем в бок, чтобы пришел в себя.
Девушку пригласили в избу, начали собирать на стол.
— Так ты — Веда? — недоверчиво переспросил Радомир.
— Веда, — озорно улыбаясь, ответила гостья.
— Как же так? — растерялся он. — А отчего ты свой лик от людей прятала? Зачем в старуху обратилась?
— Погоди, скаженный! — снова одернула сына старушка. — Дай ей поесть с дороги, а потом спрашивай.
— И то верно, — согласился Радомир.
— Я не голодна, благодарствую, — все с той же улыбкой ответила девушка. — Пришла поклониться вам за то, что во второй раз мне жизнь сохранили. Мы с вами теперь как родные, то вы ко мне в гости, то я к вам.
Она засмеялась и словно колокольчик зазвенел. Лицо Радомира невольно расплылось в улыбке. Он зачарованно наблюдал за гостьей, не в силах отвести взгляда.
— Ой, не гляди на меня так! — смутилась девушка и сдвинула тонкие брови, — а то ведь могу и в старуху превратиться.
Радомир опустил глаза. Подошедшая сзади Лада одарила гостью ревнивым взглядом, но тут же вскрикнула от неожиданности. Перед ней была уже не девушка, а совсем девочка. Радомир раскрыл рот от такого превращения, а мать выронила горшок с кашей.
— Не пугайтесь, — успокоила их ведунья детским голоском. — Просто хочу пригожей для вас быть и не знаю как. Давно средь людей не была. Только и помню, как пугать, — она грустно улыбнулась. — Годков-то мне много, больше твоего, — кивнула она на старушку.
— Неужто такое может быть? — еле слышно прошептала Лада и опустилась на скамью рядом с мужем.
— Я сегодня последний раз в человеческом облике, — прервала молчание Веда. — Вот ночь закончится, стану волчицей, уйду в лес и не вернусь больше. Хочу на прощанье вам о судьбе своей нелегкой рассказать, чтоб зря не кляли и не плевали, обо мне вспоминая.
Девочка собралась с мыслями и, опустив синие глаза, начала:
— Мать моя была дочерью колдуна-оборотня. С детства знала то, что простым смертным не дано, могла лечить, а могла и убить одним лишь взглядом. Большую силу имела. Вздумалось ей однажды задурить светлую голову молодцу одному, и, уж не знаю как, а вышло, что сама в него влюбилась без памяти. И так ей захотелось обычной человеческой жизнью пожить, что ушла она с этим молодцем от отца своего, приняла крещение и поселилась средь людей. Поначалу все хорошо было: свадьбу сыграли, хозяйство завели, детей родили: сначала меня, а потом сыночка, — маленькая Веда торопливо смахнула упавшую слезу. — Так все было славно и справно, что зависть людскую своим счастьем вызвали. Стали люди небылицы про мать рассказывать, мол по ночам не спит, а ворожит да порчу на всех, кто на нее недобрым взглядом посмотрел, наводит. До такого дошло, что в церковь впускать перестали, ото всех дворов гнали. Даже те, кто ранее другом назывался…. Обидно стало матери, ведь не колдовала она с того дня как крест на себя надела. Подумали они с отцом, да и решили от людей в лес податься. Там высокую избу поставили, хозяйство завели: птицу, скот держали. Звери лесные обходили их стороной, и не потому, что мать заклятье наложила, а потому, что отец ее — колдун, сжалился и о семье позаботился. Так прожили десять лет. Но однажды случилась в деревне падучая у скота. Решили люди, что это месть колдуньи. Собрались и пришли к нашему дому, и все с вилами, да с топорами. Отец говорить с ними стал, а они его топором по голове и к избе нашей шасть! Мать двери заперла, нас с братом под лавки затолкала и вдруг вижу я, стала она из человека в зверя превращаться, в волчицу черную. Тут в избу люди ворвались и давай крушить все подряд. Мать на них бросилась, но слишком силы неравные были. Когда ее убивали, она зверем была. Помню только как кровь из ее вспоротого брюха на пол хлынула. Потом брата нашли и топором порубили… — девочка остановилась. Ее лицо в одно мгновенье стало взрослым. Две глубокие поперечные морщинки легли меж бровей. — Помню личико его перепуганное, — дрожащим женским голосом продолжала повзрослевшая Веда, — как силой вытаскивали его из под лавки, как он вырывался и плакал, но ни разу не глянул в мою сторону, чтобы не выдать.