Сама ему подсказала: "Хочешь жениться — женись. Но я с чужой тёткой под одной крышей жить не стану".
Папа у Мили мужчина был рассудительный, дальновидный, даром что поддался чарам фифы с косой. И так понимал: восемнадцать годков, птенчику на волю пора. Положил на счёт кругленькую сумму, чтобы в случае чего дочка по миру не пошла. И зажили они душа в душу: папа с Маринкой — в доме загородном, Миля сама с собой — в городской квартире. С папой каждые выходные виделись, с мачехой молодой — изредка. Не дружили, но и не ссорились. Что ещё надо?
Жаль, всё хорошее быстро к концу приходит. По весне начались у папы с бизнесом нелады. Проверки, иски, угрозы, бандиты, силовые структуры. К лету дело так далеко зашло, что хозяин "Ешь и пей" тайком дочь и жену из города вывез да спрятал в домике лесном, про который никто не знал. И это под занавес года учебного, перед самыми экзаменами!
Телефоны у обеих лично забрал — чтобы глупостей не натворили. Для охраны приставил троих громил, из самых доверенных.
Две недели в глуши прожили. Всех развлечений — прогулки вечерние во дворике, за забором глухим, да телевизор, к которому антенна не прилагалась, зато прилагались медиаплеер и приставка игровая.
Как-то раз ночью ворвалась мачеха в спальню Милину — в кружевном пеньюаре, растрёпанная, с паникой в глазах:
— Собирайся быстрей! Они идут! Бежим!
Спасибо, Миля не спала, а в "Килл Зон" резалась — хоть не голышом на улицу выбежала. Охрана подевалась невесть куда, мачеха на вопросы не отвечала. А у Мили быстро охота пропала их задавать. В свете полной луны видно было человека, на лужайке распластанного. Камуфляж, на голове ёжик светлый, шея под углом неестественным вывернута. Один из папиных секьюрити, точно!
Миля рот себе зажала, чтобы не вскрикнуть.
За забором движение чудилось, и как будто моторы урчали, и ходили по небу сполохи рассеянные. Мачеха Милю за руку схватила и в темноту потянула — в обход дома.
На задах особняка в заборе калитка нашлась, Миля и не знала, что она там есть. Маринка щеколдой лязгнула, дверцу распахнула, и скрылись беглянки под сенью леса.
— Я тут выросла, — сообщила мачеха шёпотом. — Каждую тропку знаю! Идём скорей!
А сама вдруг столбом встала. Или вовсе шаг назад сделала? Так что Миля не хотела, не желала, а Маринку обогнала. Оглянулась через плечо — в чём дело, спросить — и увидела на ангельском лице папиной избранницы гримасу торжества злого.
Оскалилась мачеха, будто волчица, и в спину Милю со всей силы толкнула.
2
От толчка этого пробежала Миля вперёд десяток шагов. И остановилась в изумлении. Потом как была ночь, а стал день, были вокруг ёлки разлапистые, а стала полянка в полукруге берёз. Была Маринка за спиной, а стали три ражих парня перед носом.
Как в сказке: было у отца три сына. Тупой, ещё тупее, а младший, как водится, совсем дурак. Кстати, Иваном кличут. Но это Миля позже узнала. А в тот момент захотелось ей братьев по широкой дуге обойти. Очень уж рожи их глупыми показались да нахальными.
На одежду братьев Миля в первый миг и внимания не обратила. Между тем, одеты парни были в рубахи и порты домотканые, на ногах — лапти.
Миля вправо шаг, Тупой поперёк дороги встал, Миля — влево, Ещё Тупее путь преградил. А посерёдке Дурак торчит, скалится, самый молодой из троих и самый здоровый.
Миля пятится — братья наступают. И всё шуточками перебрасываются. Что это, мол, за девка штанатая да щипаная? Никак с неба свалилась? Или на метле прилетела? А куда метлу дела? Заколдовала, уменьшила да в штаны спрятала? А давай поищем!
Ясно стало, что пора бежать, да от таких разве убежишь? Взяли братья Милю в кольцо и ну щипать да толкать, а сами гогочут, точно жеребцы. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не появилась старуха с клюкой. Вышла из-за берёзы, на детин зубом цыкнула — тех с поляны сдуло, будто ураганом. И немудрено: старуха была страшна, космата и в лохмотья ряжена. Но к Миле обратилась ласково и вроде с пониманием:
— Далеко же тебя, красавица, от мест родных занесло. Пошли, что ли?
Миля с детства усвоила, что с незнакомцами ходить никуда не следует, а тут пошла, как на верёвочке, потому что от потрясения в ступор впала. Да и куда ей, одной-одинёшеньке, в чужом краю деваться?