Амети моргнул.
— Что до вашего раба, о ведающий словоплетение Юга, то я всего лишь отправляю службы при Посланнике Дхарина. Ведь негоже благородному обходиться без божественной молитвы даже в чужом краю…
Нумэнорец поскучнел лицом:
— Ничего не могу сказать по этому поводу: наш народ не имеет нужды в молитвах и обрядах…
Жрец счел нужным удивиться:
— Неужели вы не верите в богов и не поклоняетесь им?
— Верим, но не поклоняемся. Лишь изредка возносим благодарность Тому, кто сотворил Богов и нас самих. А потому ни жрецов, ни магов у нас нет.
Амети неловко выпрямился в седле:
— Не приличествует смешивать жрецов, что служат богам, с нечестивыми колдунами, что служат лишь себе и нарушают установления божеские и человеческие. Трижды будь благословен Дхарин, что назвал подлых чернокнижников нелюдями и объявил их вне закона!
Нимрихиль смотрел прямо перед собой, лицо его было непроницаемо. Потом он произнес:
— «Всяк, обвиненный в колдовстве по доносу или следствию, подлежит посажению на кол…, десница же Сына Зари строга, но справедлива пребудь».
— Это точно. Дхарин строг, но милосерд, — согласился Амети, — Те, кто покаялся в грехе колдовства, были прощены. Вот у нас в Храме живет один такой на поруках. А чернокнижники, между прочим, злоумышляли на жизнь Дхарина. У четвероюродного братучада первого визиря родного брата-колдуна обезглавили — хотя могли и на кол посадить. Так он собрал десяток заговорщиков, и они спрятались в молельне Дхарина, чтобы заколоть его во время молитвы. Так боги помогли королю: он лично всех их и убил.
Нимрихиль прищурился:
— Что, всех десятерых одним кинжалом? А сам без единой царапины?
— Да, — растерянно сказал Амети. — Только откуда об этом известно высокорожденному с севера?
— Немало я наслышан о су… о Сыне Зари… — процедил нумэнорец сквозь зубы, — сила его и удача, поистине, превышают отпущенное на долю смертному.
— Нет преувеличения в словах ничтожного, — щепетильно произнес Амети, — сие слышал я из уст Черного Стража Дхарина, который был при этом…
Тут Амети осекся, наткнувшись на взгляд Нимрихиля:
— Наверное, у старшего визиря тоже были неприятности? — спокойно спросил нумэнорец, — И не у него одного?
— Да… — промямлил Амети. — Он до выяснения посажен под замок, а кое-кто…
Тут он, что-то вспомнив, остановился и искоса взглянул на своего собеседника:
— А кое-кому повезло гораздо меньше…
Нимрихиль пристально смотрел на жреца и слушал его очень-очень внимательно.
— И его голова украшает пику перед Золотым Дворцом…
— Чья?
— Что — чья? — недоуменно спросил Амети.
— Чья голова, я спрашиваю?
— Какая голова? — удивился жрец.
— Которая украшает пику… Чья она?
Амети спрятал торжествующую улыбку:
— А, это… Их там несколько…
Нимрихиль перевел дыхание и вытер влажный лоб, убрав прядь волос. На правом виске у него было несколько шрамов как следы когтей.
— Прошу меня простить, но я вынужден покинуть вас — меня призывают обязанности. Приглашаю вас воспользоваться моим гостеприимством и… — вам ведь не запрещено вино?
Амети невольно облизал губы:
— Нет, разрешено. Ничтожный раб благодарит высокорожденного за оказанную честь и приглашение. Только завтра я не могу — суббота…
— Ну тогда свидимся в валанья.
Нимрихиль коротко кивнул на прощание и пришпорил вороного. Амети смотрел ему вслед, а в голове у него звучал голос старшего жреца: «Не забудь, Амети, выведать про ихних доносителей при дворе Дхарина. А если получится — поговори-ка о лазутчиках вот с этим из Морского Народа, только будь осторожен как змеелов». Тогда старший жрец дал ему прочесть свиток, чьи буквы отпечатались в памяти Амети как некая Ладонь в неком Камне — навеки: «На вид ему лет не больше тридцати, росту высокого, но не чрезмерно, глаза голубые, волосы песочного цвета. Из особых примет — справа на лбу следы когтей. Ежели объявится сей злокозненный чародей из врагов Востока, то немедля взять его живым или мертвым и препроводить в Золотой Дворец Кхамула Дхарина. Наградой да будут полтораста золотых монет новой чеканки или же сотня рабов».
Шли дни. К Арундэлю в темницу никто не приходил, только спускали еду — вероятно, два раза в день. По крайней мере, его не бросили умирать от голода и жажды в каменный мешок. Арундэль уже устал гадать, что означает одиночное заточение — по его представлению, он должен был очнуться в застенке королевского дворца. Потом он вспомнил, что красный и золотой — цвета харадского Храма Скарабея. Но причем тогда маг и Черная Стража? Да и зачем жрецам следопыт — жертва, заложник, пленник ради выкупа, выигрышный камешек в игре с королем или Умбаром? Глупо. Может, они и сами этого не знают. Куда Храму против… Арундэль невесело усмехнулся.
Арундэля сильно беспокоила раненая рука: она не желала заживать, а когда он попытался залечить ее, то словно натолкнулся на стену. Казалось, прикована не только рука — сама душа его распята незримыми цепями и оттого не может собраться и сосредоточиться. Он снова и снова звал Альвиона, но у него появилось ощущение, что его зов рождает лишь неуловимое эхо в странно гладких стенах камеры и ничего более. Потом ему пришло в голову, что он очень похож на приманку в ловушке: «Неужели они хотят добраться и до полукровки?» И он перестал призывать следопыта. Когда же он попытался почувствовать Альвиона внутренним зрением, тьма свинцовыми пальцами надавила на веки, пытаясь смять его и подчинить себе. Скользя в спасительное забытье, он понял, что вся его сила здесь бесполезна, ибо эта тьма не была простым отсутствием света.
Повернув из-за угла галереи, Альвион узрел своего нового знакомца — младшего жреца Золотого Скарабея — согнувшимся над замочной скважиной одной из комнат, в которых разместили посла и свитских. Следопыт бесшумно подошел поближе и хлопнул его по плечу. Тот подскочил как ужаленный и в ужасе обернулся.
— Приветствую вас, уважаемый Амети, — обратился к нему Альвион. — У меня появилось свободное время, и я решил отыскать вас, дабы исполнить свое обещание относительно кувшина холодного вина.
К концу этой речи жрец оправился от испуга и смущения и принял свой обычный благочестивый вид:
— Поистине, прохладное вино в такую жару — как родник на пути каравана, а беседа с высокорожденным Нимрихилем — как тень смоковницы.
— Гм… — отозвался следопыт, — будем же надеяться, что смоковница нашего разговора не останется бесплодной.
И широким жестом он пригласил Амети, оробевшего от такого вступления, следовать за собой.
Запотевший серебряный кувшин уже дожидался их посреди небольшого круглого стола, накрытого расшитой скатертью. Там же стояли серебряные кубки и драгоценные вазы со сладостями и плодами, неизвестными харадцу. Амети обреченно взирал на всю эту роскошь: он почуял, что нумэнорец решил взяться за него всерьез, и не знал, как ему выпутываться из эдакого змеиного клубка.
Они уселись друг напротив друга, и хозяин разлил вино. По небольшой комнате разошлось дивное благоухание. Амети внимательно наблюдал за действиями нумэнорца и, хотя не заметил ничего подозрительного, отпил из кубка только после того, как Нимрихиль пригубил из своего. «Может, обойдется, хоть он и чародей», — подумал Амети. Напиток оказался чудесным.
— Это красное с юга Хьярнустара, — сказал Альвион, заметив смущение жреца, — одно из самых лучших тамошних вин.
Амети с видом знатока поцокал языком, хотя впервые в жизни слышал про Хьярнустар и пробовал подобный напиток.