В тот вечер, когда нагрянули солдаты, сын старосты праздновал рождение своего первенца. Ребенок появился на свет немного раньше срока, но оказался крупненьким и здоровым, в честь чего на костре жарили барашка, играла музыка, а Нию попросили танцевать… Убегая, она и не подумала переодеться — на это попросту не осталось времени.
Хруст веток отвлек солдат от выпивки, и они, как один, повернулись, чтобы посмотреть, кого привели из леса часовые, но на поляну вышел командир отряда. Рядом с ним шел молодой человек аристократической внешности, со светлыми волосами, заплетенными в недлинную косицу по светской моде… Ния узнала его и подвинулась в тень, чтобы Рене не разглядел ее. Но было поздно. Взгляд аристократа остановился на ней. Медленно, словно подкрадывающийся к добыче хищник, Рене приблизился к пленнице и, наклонившись, злорадно усмехнулся, вглядываясь в ее усталое лицо.
— Ты? Ты здесь?
Ния отвернулась, но Рене ухватил ее за подбородок. Кто-то из луговчан попробовал вступиться за девушку, но пьяный солдат ударил смельчака, повалив на землю.
— Я ее знаю, — Рене Ольвин обернулся к командиру отряда. — Я ее знаю. Она из заповедного леса, одна из каренских бунтовщиков. Ния…
Солдаты теперь смотрели на девушку еще более заинтересованно, что невероятно ее беспокоило. Внезапно Рене дернул Нию за руку, заставляя подняться.
— Жаль, что нет музыки… Но ведь ты не откажешься станцевать для меня? Сейчас, возле костра?
Безумие сверкнуло в его светлых глазах, неприятно удивив и напугав. Ния высвободила руку, подошла к огню и протянула раскрытые ладони навстречу пламени. Костер затрещал дружелюбно, словно приветствуя давнюю знакомую. Девушка улыбнулась.
— Нет. Я не стану танцевать. Не здесь и не сейчас.
— Посмотрим, что ты скажешь, если… — начал командир отряда, обнажая меч, но в этот миг пламя вдруг взметнулось, чудом не опалив стоящую в шаге от костра танцовщицу. Ночное небо отозвалось ярким сполохом, сыпануло искрами, и под взглядами замерших в испуге и удивлении людей над поляной закружились огненные лепестки, плавно опускаясь на землю.
— Ния! — Рене первым бросился к девушке, оттащил от костра и от полыхающих лепестков, заслонил собой от неведомой опасности. А лепестки ложились на истоптанную множеством ног траву и теперь казались больше похожими на сияющие птичьи перья.
— Что это? — одновременно вздохнуло сразу несколько голосов.
Ния напряглась, Рене обернулся и вдруг понял, что девушка боится не этого волшебного огня, а того, что кто-нибудь из присутствующих может догадаться о настоящем смысле происходящего.
— Что это? — повторил Рене вопрос, с прищуром глядя в ее глаза.
— Когда-то мне рассказывали сказку, — несмело начал один из солдат — молодой, безусый еще паренек, — сказку о жар-птице. Если сжать в руке ее перо, можно загадать любое желание, и оно обязательно исполнится.
— Чушь! — перебил его командир.
"Чушь" — чуть было не повторил за ним Рене, но осекся, вглядевшись в лицо Нии. В тишине, сопровождаемый напряженным молчанием, он вышел на середину поляны и поднял одно из еще не догоревших перьев. Сжал его в кулаке и не сдержал вздоха, почувствовав, как огонь обжигает кожу.
В серых глаза Нии отражался отсвет спрятанного в ладонях Рене пера. Интересно, что бы загадала она? Пожелала бы свободы для себя и всех этих людей? Или вспомнила бы о том музыканте, который из немого Лаэрта вдруг превратился в знаменитого Эльнара?
Рене Ольвин скривился, снова, как наяву, увидев горбоносое лицо с темными глазами, услышав голос Нии, вдохновенно пересказывающей детям приключения легендарного музыканта…
— Его повесят, — прошептал Рене, — его повесят на глазах тысяч людей, повесят, как последнего негодяя, недостойного, чтобы марать о него благородную сталь. Я хочу, чтобы его повесили… Ты ведь веришь, что мое желание сбудется, Ния?
Он разжал пальцы, и пепел отгоревшего пера осыпался с его ладони. С кривой усмешкой Рене вглядывался в лицо Нии, отыскивая в нем следы испуга, отчаяния, но девушка выглядела спокойной, только невероятно бледной.
— Ты сгоришь, — ее голос показался чужим, незнакомым, — ты уже сгораешь изнутри, и жить тебе осталось совсем недолго.
Высоко подняв подбородок, девушка медленно прошла мимо Рене, и он не попытался ее остановить или возразить в ответ на мрачное предсказание.
Утром Рене Ольвина не нашли ни в лагере, ни в лесу поблизости. Что с ним произошло? Вслух никто об этом не спрашивал.
* * *
На притихший город опустилась ночь. Ветер бил в закрытые ставни, сгибая молодые деревца в садах, а по крышам хлестали струи воды. Весенняя гроза пришла внезапно и вовсю бушевала за стенами теплого, уютного дома.
За широким столом собралось все семейство, и только детвору отправили спать. Двое стариков, трое светловолосых мужчин — по-видимому, братья, молодые женщины — их жены, еще одна пожилая чета да парнишка с не по годам серьезным лицом.
— Там неспокойно, — рассказывал старший из братьев по имени Тан, недавно возвратившийся из столицы. — Полиция свирепствует, но им теперь редко удается доставить арестованных в тюрьму — местные нападают, отбивают по дороге. Король, говорят, заперся в своем замке, едва ли не всю городскую стражу с собой забрал. Боится, видать, понимает, что скоро конец его власти. А у нас что? Наместник королевский, которого из Карены прогнали, живет себе спокойно у нашего губернатора, а недавно откуда-то пленников привели. Мужчины, женщины, дети, все отощавшие, голодные. И ведь на отряд даже не напали по дороге, никто не попытался! Того и гляди скоро к нам из столицы все королевские чиновники побегут, все полицаи, тогда натерпимся…
С улицы донесся лай сторожевого пса, мужчина умолк, прислушиваясь. Потом встал из-за стола, взял фонарь, накинул плащ с широким капюшоном и вышел за дверь.
У запертой калитки стоял какой-то человек: по виду самый что ни есть бродяга.
— Кто таков? Что надо? — спросил Тан, стараясь перекричать шум грозы.
Вспышка молнии осветила худое лицо с заросшим подбородком и темными глазами, пристально рассматривавшими Тана из-под сведенных бровей. К груди бродяга прижимал, словно ребенка, какой-то сверток.
— Пусти на ночь, — незнакомец говорил очень тихо, Тан с трудом разобрал слова.
Решать надо было быстро, потому как представляться бродяга явно не собирался, но, вовсю поливаемый дождем, едва держался на ногах. Тан отворил калитку и, отступив в сторону, сказал:
— Заходи.
— Мир вашему дому, — шепотом произнес незнакомец. На большее сил у него не хватило, и он без приглашения опустился на низенькую скамеечку, что стояла в уголке возле самой двери. Ссутулился, обнимая свой сверток, устало прикрыл глаза.
— Кто это? — тихонько спросила Тана жена.
— Бродяга какой-то. Попросился на ночлег, сам едва стоит — на ветру шатается. Пришлось впустить.
— И правильно, — старик — отец Тана — подошел ближе, внимательно глядя на незнакомца светлыми, ярко-голубыми глазами. — Нехорошо оставлять человека на улице в такую непогоду, кто бы он ни был: тать какой али добрый путник. Никогда не знаешь заранее, кого встретишь на дороге.
Бродяга поднял голову, в его взгляде читалась благодарность. Старик прищурился, задумчиво теребя пальцами седую бороду.
— Что-то мне лицо твое знакомо. Видать, встречались. Память у меня хорошая, особенно на лица: раз увижу — не забуду. Ну да после поговорим…
Старшие женщины помогли незнакомцу переодеться в перелатанные штаны и рабочую рубаху Тана. Они с любопытством косились на сверток, но не решились его тронуть. Бродяга сам осторожно развернул серую ткань — скомканный дорожный плащ, и все семейство удивленно уставилось на старый потрепанный футляр, внутри которого оказалась скрипка. Незнакомец долго проверял, не проникла ли в футляр влага, потом вздохнул с облегчением и, следуя приглашению старенькой хозяйки, сел за стол.