Капралу Таможенной Стражи возница отрекомендовался как Энжел Сувари, жрец Малина, после чего назвал имена и род занятий своих спутниц: катаянки — Лу Ай Лей, ведьмы; той, что не пожелала вылезти из фургона — сэра Сони эр Нурани, жреца Нурана; и той, что шагах в сорока от них продолжала стискивать в объятьях сына, не видевшего ее тридцать лет — Лары Уиллис, жрицы Луни. Таможенники, услышав, кем является возница, слегка побледнели, но все же изъявили желание осмотреть фургон. Впрочем, осмотр они произвели очень быстро, едва заглянув внутрь, так что имей Энжел желание провезти в город что-нибудь контрабандой, ему не потребовалось бы открывать порталы или придумывать что-то в этом роде.
Проехав за рогатки, Энжел припарковал фургон возле коляски Эоринов и, спрыгнув с козел, подошел поприветствовать милорда Ларена, все еще стоящего на том самом месте, на каком он был, когда милорд Квентин бросился навстречу матери. Заодно Энжел захватил и вещи Лары — ее лук и стрелы, которые она оставила в фургоне, когда выпрыгнула из него.
— А что же вы ждете, Ларен? — поинтересовался он у эльфа, после того, как обменялся с ним рукопожатием и передал ему чехол с луком и колчан. — Отчего не идете к ним?
— Да я как-то… — промямлил тот, нервно подернув плечами, — как-то… не знаю…
Он засуетился, устраивая вещи Лары в коляске, укладывая их то на задний диван, то на передний, то на краю сидения, то поперек. Лук отчего-то все сползал, а стрелы норовили вывалиться из колчана. Наконец Ларен все-таки уложил их так, чтобы ничего никуда не сползало и не высыпалось.
— А вы сейчас в какую сторону собираетесь ехать? — вдруг поинтересовался он.
— Перво-наперво — в Храм Героев, затем — к сестре, на Большой Треугольник, после — на биржу Громбуханки, и, наконец, — к себе, в Храм Дорог, — ответил Энжел. В Храм Героев он собирался, чтобы доставить спящую химеру и увидеться с отцом и братом, Лу Ай Лей он планировал пока устроить пожить у сестры, а что до биржи извозчиков, то именно там по договоренности с киркогорскими гномами надо было оставить фургон и лошадь. — Если вы об этом спрашиваете, то я могу вас подвести хотя бы до площади Последнего Короля, но право, Ларен, бросьте… Идите к ним, ваше место там.
— Она не захочет меня видеть, — вздохнул Ларен, — и правильно… после того, как я…
— Уговорили меня найти ее? Чушь. Да даже если не захочет, так и что ж? Не захочет сейчас, но пока вы оба живы, все может перемениться. Ларен, хотите совет от жреца Малина — а вы именно в той ситуации сейчас, когда только такие советы и слушать? Вам достался еще один шанс, не отказывайтесь от него. Быть может, вы и проиграете, но если вовсе не станете играть, то точно ничего не выиграете. Идите к ним, Ларен.
Эльф сделал в сторону Лары и Квентина два или три шага, затем остановился, оглянулся и вернулся к жрецу. Тот, увидев это, неодобрительно покачал головой, но в намерении эльфа он ошибся: Ларен вытащил из-за манжеты своего рукава небольшой картонный прямоугольник и протянул Энжелу.
— Это визитная карточка человека, которого я нанял для утряски вашей проблемы, — сказал он. — Я уже заплатил ей, и она все подготовила, но вам, вероятно, лучше будет встретиться с ней лично и уточнить детали. С Арникой, я, понятно, на эту тему не общался, как договаривались: это вы сами.
— Да-да, я сам, — кивнул Энжел, принимая у эльфа карточку и пряча ее в поясной карман. — Спасибо, Ларен.
Эльф замотал головой.
— Что бы там дальше не было, это я у вас в неоплатном долгу, — сказал он, и, поклонившись жрецу, направился к сыну и Ларе.
— Удачи вам, — пробормотал Энжел, запрыгивая на козлы, и тут же сам добавил: — к Малину!
2
Восьмой дом на Малом Треугольнике оказался одноэтажным каменным строением ухоженного вида с широкими чистыми окнами, черепичной крышей и маленьким палисадником за невысокой чугунной оградой, в котором росли сиреневые кусты, — словом, весьма приличный домик, особенно для Старого города. Впрочем, Малый Треугольник, сам по себе, считался кварталом относительно приличным: тут не было ни покосившихся от времени развалюх, ни дешевых ночлежек, люди жили, конечно, небогатые, но и не городское отребье — самые обычные люди, готовые, правда, мириться с тем, что из-за замещений несколько дней в году приходиться искать ночлег где-то на стороне.
Дверь открыла невысокая рыжая женщина, желтоглазая и самую малость раскосая. Сложно было сказать, сколько ей лет: в целом выглядела она едва ли на сорок, однако среди рыжих ее волос было столько седых прядей, что в этой оценке невольно возникали сомнения. Одета она была в пестрое домашнее платье, поверх которого был завязан перепачканный в муке светло-серый кухонный фартук.
— Госпожа Куинда? — поинтересовался Энжел. — Мое имя — Энжел Сувари. Милорд Ларен Эорин должен быть предупредить вас о моем визите.
— Вы жрец Малина, — кивнула женщина, — проходите.
Кухня, куда госпожа Куинда провела Энжела, оказалась довольно большой — как минимум, она занимала треть дома. В дальнем углу ее расположилась внушительных размеров дровяная плита с широкой варочной поверхностью, двумя духовками и баком для нагрева воды; рядом с плитой — мойка с медными кранами, в центре комнаты — длинный разделочный стол, у ближней стены — сервант, полный посуды, а поближе к окнам, выходящим на палисадник — стол поменьше, обеденный, под которым прятались три крепких табурета. Тут же, у открытых окон, боком к ним, стояли два удобных кресла, а между ними — маленький круглый столик, на котором было достаточно места для чайного набора и масляной лампы.
Обычно люди относились к Энжелу с некоторой опаской — Малин имел репутацию божества, от которого следовало ждать чего угодно, и с кем без крайней необходимости лучше не связываться; эта репутация отчасти распространялась и на его жрецов. Но здесь ничего подобного не было, госпожа Куинда приняла Энжела без предубеждения и настороженности, словно старого знакомого, заглянувшего в гости. Ему было предложено одно из кресел, кружка крепкого чая и вазочка с песочным печеньем.
— Вы меня извините, — сказала она, указывая на разделочный стол, где были выставлены три формы, в которых дожидались начинки основы из слоеного теста. Начинка — мелкопорубленный лук и нарезанная некрупными кусками курятина — тоже здесь присутствовала, занимая большую глубокую чашу, — я тут курнички затеяла, внучка порадовать. Нашему разговору не помешает, если я и ими буду заниматься?
— Нисколько, — заверил хозяйку Энжел, устраиваясь в кресле и пробуя чай на вкус. Чай оказался очень даже неплохим, с шиповником и апельсиновой цедрой. — Итак, я желал бы, чтобы вы ввели меня в курс дела. Милорд Ларен описал мне, так сказать, общий принцип, но в детали не посвящал.
— Задача, как я ее понимаю, состоит в том, чтобы одна древняя легенда вытеснила другую, более распространенную теперь, из сознания и памяти людей, — заговорила госпожа Куинда, принимаясь за нарезку картофеля в начинку. — Что бы люди в нее поверили. Пусть не всерьез и не взаправду, но когда маленькие дети начнут спрашивать, отчего луна то круглая, то серпом, им бы рассказывали не сказку о лунном пироге, а другую. Я же, как вы, может быть, слышали, в театре пьесы придумываю, а актеры их потом на сцене разыгрывают. Вот я и придумала пьесу на основе древней истории, о том, как давным-давно один смелый волколак дерзнул полюбить Луню, и ничего умнее не нашел, как положить на ее алтарь собственное свое сердце, которое сам вырвал из своей груди. Вы знаете эту легенду?
— Кажется, что-то слышал. Луня превратила его сердце в лунную лилию, из лепестков которой жрицы и делают зелье, успокаивающее взбесившихся оборотней?
— Верно. И оборотни считают, что лунная лилия — это луна и есть. Когда она расцветает, луна прибывает, когда увядает — убывает.
— А вот про это я никогда не слышал, — признался Энжел. — Оборотни действительно так считают?
— Ну, некоторые оборотни, — тонко улыбнулась госпожа Куинда. — На самом деле для большинства из них Луна — это просто светлое пятно на ночном небе, на которое удобно выть. Но, согласитесь, эта легенда гораздо интереснее легенды с лунным пирогом. Если в человеческом сознании она заменит ту, что так вам досаждает, то разве это не то, что вам нужно?