Держась сперва в тени раскидистых пальм, а после — городской стены, путник пробрался через затейливые переходы и проулки к бедной части города, где селились ремесленники, из тех, кому не улыбнулась удача, торговцы всякой всячиной, честные бедняки и разномастные воришки. Ещё жили в этой части Асиньоны гадалки, ведьмы, колдуны и предсказатели, которые добывали себе пропитание, обманывая доверчивых путешественников. Да только поди докажи простаку, что его надули! Он будет плеваться слюной и рвать себе бороду, доказывая, что есть среди всех мошенников и плутов в славной Асиньоне одна колдунья, которая зря слова не скажет, а что скажет, то и исполнится. Не иначе как к ней, к старухе Лисаале, чья кожа давно превратилась в бурый пергамент, а волосы — в полупрозрачный пух, и ехал странный путник, расталкивая широкой конской грудью без дела шатающихся по узким проулкам зевак.
И верно: путник, проплутав по закоулкам, проходам и подворотням, очутился, держа коня в поводу, во дворике, окружённом кривоватыми стенами, застланном циновками и полосатыми ткаными коврами, совсем уже выцветшими от палящего солнца. Такой же полосатый ковёр служил навесом, а в его тени, насколько могли различить глаза путника, сидела закутанная в шали, платки и тряпки старуха.
Путник склонил голову и шагнул под навес: в ноздри ему ударил кислый запах немытого тела, и вместе с ним — тяжёлый дурман курений.
— Скажи, старая, где мне найти Лисаале? — обратился путник к старухе, и выговор выдал в нём чужака.
— Зачем тебе Лисаала? — спросила старуха шепчущим, сиплым голосом.
— Об этом я поговорю с нею.
— Знай же, — рассмеялась старуха в ответ, — что я и есть Лисаала.
Тут путник шагнул вперёд и наклонился, схватил старуху за плечи и поднял из кучи тряпья, будто ворону из гнезда. Сиплый смех перешёл хриплый кашель, любопытство и страх смешались на безобразном лице. Путник между тем оглядывал её внимательно и придирчиво, словно покупку на базаре, наконец, разжал хватку, позволяя старухе рухнуть назад, в своё разорённое гнездо.
— Ты не она, — обронил путник, а старуха, перестав кашлять, запричитала:
— Ишачий сын! Пустое вымя! Сушёное дерьмо, вот ты кто! Честные люди Асиньоны, вы видели, что он сделал со старой Лисаале, видели, как оскорбил её? Пусть пески поглотят тебя, вражье племя, шайтанова приблуда! — вопила своим сиплым шёпотом старуха, будто во дворике было кому её слушать.
— Уймись, Сальма, — послышался вдруг другой голос, и путник обернулся, чтобы увидеть, что цветастый ковёр, закрывавший одну из дверей, из тех, что выходили во двор, отодвинулся, и на пороге появилась скрытая тенью женщина. — Иди за мной, твоя светлость, я Лисаала, — сказала она, то ли от незнания, то ли нарочно исказив герцогский титул.
И герцог, фыркнув, пошёл за ней. Пока глаза его привыкали к полумраку душной комнаты, Жоффруа пытался понять, как старуха узнала его? Он старался держаться как обычный путник, бедный рыцарь, прибившийся к походу в Святую землю в поисках спасения души, богатства и славы. Мало ли таких в городе? Да вся Асиньона наводнена ими, безземельными смельчаками. Однако же старуха узнала его — откуда? Кто-то выдал. Или ведьма и вправду невеста дьявола, чёрт её побери: подумав так, Жоффруа звучно сплюнул себе под ноги.
— Что ты хочешь от старой Лисаале, жестокий человек? — спросила старуха. Жоффруа так и не различил в полутьме её лица, но голос был мягкий, спокойный, старческий.
— Я хочу, чтобы ты помогла Господу услышать мои молитвы, старая. Пусть жена родит мне сына.
Старуха молчала, герцог ждал. Он тяжело и шумно дышал, в комнате было душно, и пот мигом проступил на его лбу, стал солёными ручейками стекать вниз, заставлял бороду нестерпимо чесаться. Старуха заговорила, в тот самый миг, когда он уже собирался схватить её за костлявые плечи и потребовать ответа.
— Тебе придётся заплатить за это.
— Ты хочешь платы?
— Чего ещё ты ждал от невесты дьявола, дочери сатаны? — рассмеялась старуха в ответ спокойным, невесёлым смехом, и герцог вздрогнул, ибо в этот миг ему показалось, что старая заглянула к нему в душу. — Ты заплатишь.