— Юппиты, наверно, знают друг о друге больше, чем мы. Ведь мы можем сказать, а можем и промолчать...
— Да, Папа, они там ничего друг от друга не скрывают.
— А это что? — спросил Папа, указывая на башню с цветными колесами.
— Это у них, как у нас газеты или радио.
— А это? — Папа показал на рисунок с огромным калейдоскопом.
Юппи заворочался, не в силах помочь другу.
— Это я еще и сам не понял хорошенько,— сказал Эрик.— Это вроде нашего пианино, а этот юппит вроде их композитора.
А Юппи думал о маме, перебирающей полоски радуги.
— Это вроде пробного пианино,— повторил, подумав, Эрик.
Раскачиваясь на ветке перед окном, стрекотала Карамба:
— Врроде того, что как будто!
Карамба ужасно невзлюбила Эрика и Папу за то, что Юппи с ними было хорошо. «И однако же,— думал, боясь ее спугнуть, Юппи,— вот она здесь, насмешница Карамба, а говори-
ла, что не прилетит больше. Как хорошо, что она не всерьез это говорила!»
— Веселая птица! — сказал Эрик, разглядывая Караибу.
— Да, только очень громкая! — заметил Папа.
— Кто мы, откуда, зачем? — пролепетала Караиба, делая вид, что клюет на ветке.
— Ты что-то сказал? — спросил Папа Эрика.
— Нет, это ты сейчас сказал.
— Ну хорошо, а что это у тебя на рисунке за странный цветок — с двенадцатью лепестками?
— Это не цветок, а часы.
— А где же стрелки у этих часов?
— Они без стрелок, они — как электронные.
— Ка-ак! Ка-ак! Ка-ак! — заверещала, словно закашлялась, Карамба.
Но отец с сыном больше не обращали на нее внимания.
— А эти два юппита,— спросил Папа,— на которых ты потратил все фломастеры, вероятно, разговаривают между собой?
Эрик кивнул.
— Тебя, сынок, навел на эти мысли хвост Юппи?
— Нет, просто мы с Юппи стали кое-что понимать. Смотри, Папа, он сам теперь стал быстрее разговаривать хвостом!
— А ты-то, сын, можешь что-нибудь написать по-юшшаи- ски? Например, имя Юппи.
Даже Карамба перестала стрекотать у окна и с интересом склонила голову набок, хотя уж она-то никак не верила в рассказы мальчика.
— Не знаю, может, я пишу с ошибками,— сказал Эрик,— но имя Юппи будет вот так.
И он нарисовал четыре перекрещивающихся разноцветных кружка.
Все это было захватывающе интересно. Но иногда Юппи думал, не слишком ли он увлекся мечтами о невероятном, не пропускает ли он того, тоже невероятного» что у него под самым носом.
Вот дятел. Сидит себе не аыооком дереве и выстукивает свою рабочую песню. На пороге дома показался Папа. Скооив на него любопытный глаз» дятел вроде бы по овоим делам, а не потому, что боится, перебирается на другую сторону дерева. Л сам выглядывает. Папа пошел прочь по дорожке, и дятел выстукивает на дереве совсем другую, веселую, песню, которая означает: «А вот и не заметил! А ведь я сидел совсем рядом. И в общем-то, даже не прятался!» Папа оглядывается на эту веселую дробь, но дятел уже снова «занят», снова как бы для дела перебирается на другую сторону. Папа выносит повялиться на солнце фрукты. Едва он скрывается, к фруктам слетает дятел, размахивается головой, всаживает клюв в мякоть и с яблоком, насаженным на клюв, как на вертел, улетает к своему дуплу. И опять дробь: «Вот и обед мне! Вот я и умница!»
На что бы ни упал взгляд Юппи, все так интересно, что глаз не отвести. Пчела возвращается в улей со взятком. Она еще не успела разгрузиться, а уже рассказывает другим, где она была и богата ли там добыча. Осьминог говорит цветом, дятел говорит, барабаня по дереву, а пчела говорит... танцуя. И очень 1рамотно и подробно говорит!
А ночью! По ночам Юппи привык спать и видеть сны. Но не пропускает ли он, мучится иной раз мыслью Юппи, что-то столь замечательное, что даже сны не восполнят этого? И он уходит ночью от Эрика и бродит в лесу. Большеголовые совы смотрят пристально на него. Впрочем, он-то их видит едва-едва. Н удивляется, когда они его спрашивают: «Что это ты мигаешь?» Надо же — они видят в кромешной мгле даже то, что он мигнул.
— Это привычка — мигать,— говорит им Юппи.— Зато мой хвост, когда он разговаривает, не мигает.
— Твой хвост? Как же это он разговаривает?
— Я думаю, а он разговаривает. Цветом, а не голосом.
— Цвет? Что это такое?
Юппи даже опешил. Эти птицы, которые видят в темноте, наверное, раз в сто лучше, чем Юппи, оказывается, совсем не различают цвета! Что ж, каждому свое.
— А почему это у вас уши — одно выше, а другое ниже?— поинтересовался Юппи.
— Это чтобы лучше слышать,— сказала Сова.
И, видимо, она действительно слышала прекрасно, потому что Юппи — а у него был вполне приличный слух — не услышал даже шороха, а Сова, крутнув головой, сорвалась вниз, пропорола толщу прошлогодней листвы и вернулась с добычей. Впрочем, есть она не стала, отложила про запас, а продолжала, сидя спиной к Юппи, разговаривать с ним. Спиной — потому что, вертя головой, она продолжала высматривать и выслушивать добычу. Но изредка Сова и на Юппи взглядывала, все так же сидя спиной к нему. Для этого она просто поворачивала голову так, что глаза, казалось смотрят на Юппи со спины.