Ему даже завидно стало. Поэтому он спросил:
— Зато ты, Сова, наверно, днем не видишь?
— Как бы не так! — сказала Сова.— Я могу смотреть прямо на солнце. Я вижу и днем и ночью, а чего не вижу, то слышу. Не зря нас считают мудрыми.
Эрик трудился над азбукой юппитов, но сам признавался, как ему трудно:
— Как ты не понимаешь, Папа? У них за две секунды сменится сорок цветов с восемью интервалами. Только Юппи может это воспринять. Но ведь он вырос на Земле среди зверей; он уже почти взрослый, и ему трудно дается юппиан- ская грамота. Да ты сам посмотри — он даже карандаш в руках неправильно держит!
Он так и сказал: «В руках». Потому что Юппи, стоявший у стола на задних лапах, действительно орудовал передними черными кожистыми лапами, как человек руками, хотя и неумело...
А однажды Папа с удивлением увидел, что Эрик с ног до головы выкрасил себя в темно-синий цвет.
— Это потому,— сказал Эрик,— что синий цвет — самый печальный в мире. Не всякий, конечно, а мутно-синий. У меня не совсем такая краска, как нужно, но что поделаешь!
Вообще-то Папа был очень терпеливым отцом. Такие у него были взгляды, что ребенок должен развиваться свободно, иначе он запомнит и усвоит много ненужных вещей, но забудет то, что очень хорошо знает и что ему нужно на всю жизнь. Так он и говорил своим знакомым, которые, правда, появлялись у них редко. Но на этот раз Папа испугался, не слишком ли мальчик расфантазировался, и отобрал у сына все краски.
Однако Эрик вроде бы даже и не заметил этого — он совсем не рисовал последнее время. Он ходил все такой же печальный и, даже выходя на прогулки, не бегал, как раньше, а лежал в траве, о чем-то думая.
Насмешливая Карамба была уже тут как тут.
— Рразве я непрравду говоррила? — стрекотала она над головой у Юппи.— Кто с тобой поведется, делается больным! Вот и мальчишка уже свихнулся! Чем отбиррать у него кррас- ки, отцу надо было бы пррогнать тебя — и все дела!
— А ты только и ждешь этого,— устало сказал Юппи.— Разве я виноват?
Но он и правда опасался, не он ли виноват, что им с Эриком снятся такие странные сны. Потому что им и теперь снились сны, но всегда об одном и том же. Каждый раз они видели себя в глубокой черной пещере, где сидел мальчик- юппит, похожий на Юппи.
Странная все же была эта планета. Самым большим наказанием на ней было надеть на голову капюшон — потому что тогда юппит делался сразу слепым и глухим. За самые большие проступки назначалось такое наказание. Но самой большой провинностью считалось у них не убийство (в Юппии никто никого не убивал), не воровство (у юппитов нечего было воровать), а оскорбление, унижение, обида. И чаще за соб-ственные проступки юппиты наказывали себя сами.
Тот мальчик-юппит, с которым видели они себя в глубокой и темной пещере, обидел чем-то маму — так что хвост у нее поседел и она не могла больше разговаривать. Мальчик-юппит тяжело переживал свою вину. Он сказал, что капюшона ему
мало, что несколько месяцев он просидит в глубокой пещере- колодце. И никто не имел права отговорить его.
Пещера была такая глубокая, что свет обоих солнц Юппии не доставал до ее дна. Мальчику-юппиту спускали в пещеру еду на веревке, но только когда корзина касалась его, он знал, что о нем не забыли — так темно было в пещере.
Маленький кусочек неба открывался в вышине, но пещера была так глубока, что небо казалось черным, хотя на поверхности Юппии царил вечный день. Никогда до этого не видел мальчик-юппит черного неба, поэтому он просто не знал, что видит ночное небо. Он думал, что это черный потолок пещеры,— лапой было не дотянуться.
Однажды в кромешной мгле увидел мальчик-юппит две яркие точки. После долгой темноты он не мог отвести от них взгляда. Одна точка была пожелтее, другая — поголубее. Прошло несколько дней — и желтая точка не стала видна, зато рядом с голубой появилась еще одна голубая. Это были звезды, но юппит никогда в своей двусолнечной Юппии, не знающей ночей, не видел звезд. И называл он их для себя «глубунеч- ки» — глубокие и голубые.
Наконец мальчик-юппит вышел из своего заключения, и радостно вспыхнул прекрасный хвост его маленькой сестры, и мама его так радовалась, что пушистые волосы на ее хвосте снова стали яркими и цветными. Но мальчик-юппит долго еще ничего не мог сказать, потому что в своей глубокой пещере он разучился говорить.