— Ну что ж, коли так, счастливо тебе!
Вскочил Иван-царевич на коня да и в царство своё направился. Смотрит по сторонам — кругом нищета да разруха. Довела война проклятая да и Змей Горыныч в придачу! Добрался он до града стольного, дворец братьев-царей показался ему — роскошнее прежнего. По всему видно, себя Фёдор с Василием не обделяют. Слез Иван-царевич с коня да постучал в ворота. Стража грозная узнала царевича изгнанного, хотела было взашей прогнать, да молвил он им:
— Доложите братьям-царям, что, дескать, пришёл Иван со Змеем Горынычем насмерть биться.
Услыхали Фёдор с Василием, что их братец явился, приветили его как гостя дорогого.
— Ох, Ваня, — молвил Фёдор. — Худо у нас дело! Богатырей-то нынче мало, некому Змея одолеть! Я бы и сам пошёл да с Горынычем-то сразился, да только коли меня, царя, змей убьёт, царство-государство наше и вовсе развалится. Ежели ты, братец, одолеешь Горыныча, уж не пожалеем для тебя награды, и дворец наш царский можешь своим считать.
А Василий-то поддакивает братцу: мол, избави нас от напасти; советы мудрые даёт, как Змея одолеть.
— Ежели ты такой умный, — говорит ему Фёдор. — Отчего же сам с Горынычем не сразишься?
— Так ежели чего, — отвечает брату Василий. — Как же царство наше без моего ума-разума проживёт? Не могу я, царь-государь, головою своей мудрой рисковать.
— А вы, братцы, всё такие же хвастуны! — заметил Иван-царевич. — Оттого народ-то вас и не жалует! Кабы не затеяли вы войну проклятую да не положили бы зазря витязей доблестных, давно бы уже и без меня нашёлся храбрец да защитил бы люд ваш честной.
Хоть и серчают Фёдор и Василием за дерзость Иванову, да сказать слово поперёк не смеют — лишь друг на друга кивают: мол, не я в том повинен, а братец мой!
Не стал Иван-царевич их далее слушать — пошёл к нянюшке старой. Та, завидев его, обрадовалась, кинулась обнимать, целовать. Вдруг заметил Иван-царевич, что у неё из-под юбки хвост лисий выглядывает.
— Что с тобой сделалось, нянюшка! Али околдовал тебя кто?
— Нет, Ванюша, — ответила няня, и хвост её тут же начал исчезать на глазах. — Я всякий раз, как сестрицу иду проведать, лисицей оборачиваюсь. Так по лесу гулять сподручнее. Да к старости, видать, рассеянной стала. Совсем позабыла про хвост, глупая голова!
Смекнул тогда Иван-царевич, что за лисицу встретил он тогда подле избушки Бабы Яги.
— А у меня, нянюшка, для тебя гостинчик! Помнится, ты всегда была охочей до диковинок всяких. Вот привёз я тебе из тридевятого царства, тридесятого государства шапку-невидимку. Коли захочешь сестрицу свою тайком проведать, а в лисицу превращаться будет неохота, надень её — и ни одна живая душа тебя не увидит.
— Благодарствую, Ванюша! Диковинки-то я люблю! А уж коли подарочек от тебя, так вдвойне радость мне, старухе! Только Ванюша, остерегался бы ты братьев своих — недобрые они люди. Как бы они тебе лиха не сделали!
— Ежели я одолею Змея Горыныча, и они меня прочь прогонят, — ответил Иван-царевич. — Значит, так тому и быть! Опосля того, что у Бабы Яги услышал, доброго я от них не жду. Лучше ты мне, нянюшка, победы пожелай — чтобы люд честной от напасти избавился! Да и золы мне из печки выгреби малость — пригодится.
Отправился Иван-царевич в опочивальню, а утром чуть свет, сел на коня да отправился на окраину, где, по слухам, в последнее время Змей Горыныч свирепствовал. Вдруг небо потемнело, и показался огромный страшный змей о трёх головах. Крестьяне-то, завидев его, кинулись врассыпную. Одна бабёнка брюхатая не успела. Змей Горыныч собрался было уже схватить несчастную да унести в высь поднебесную, как Иван-царевич преградил ему дорогу:
— Что ж ты, вражина, баб да детишек обижаешь? Сразись-ка ты прежде со мной!
Захохотал Змей Горыныч так, что земля затряслась, да и бросился на Ивана-царевича. Да тот оказался не промах — увернулся да отсёк ему мечом булатным голову. А сверху золой посыпал. Взревел Змей Горыныч, словно выпь болотная да снова на Ивана-царевича бросился. Закипела битва не на жизнь, а на смерть. Бабёнка брюхатая быстренько в избу да в подпол с испугу спряталась. А Иван-царевич знай себе мечом машет. Вскоре и вторая голова чудища полетела прочь. Иван и её золой посыпал. А как третья полетела, замешкался чуток, и тут же на её месте новая отросла. Рубашка-то Ивана-царевича красной от крови сделалась, а он, казалось, вовсе этого не замечает — знай себе рубит Горынычу главу последнюю. Срубил он её, наконец, да остатки золы на неё бросил. Взревело чудище в последний раз да пало замертво. А Иван-царевич от ран тяжёлых тут же сознания лишился.