- В этом мире Алексея нет. Он не умер. Может быть ему даже хорошо. А может и нет. В милицию можешь заявит так, для порядку. Всё равно не найдут. Прощай, милый.
- И где его искать?
- Помнишь сказку? «Пойди туда, не знаю куда. Принеси то не знаю что.» «В тридевятом царстве, тридесятом государстве».
Сергея вдруг прорвало:
- Да что ты меня сказками всё путаешь?! У меня сын...
- А ты не ори, я всё сказала. Скатертью дорога.
Бабка развернулась, скрылась в полумраке избы. Хлопнула дверь. Внезапно появившийся лёгкий ветерок бросил в лицо листья и мусор с крыши избы подгоняя незадачливого визитёра к воротам.
А потом были слёзы и истерика жены. Походы в милицию. Заявления, протоколы. Равнодушные должностные лица, хищные лица газетчиков, притворно сочувствующие соседи. В суете и горе прошло лето. Наступила осень. Голые ветви деревьев, плакаты на столбах. Дождь. И буквы. ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ! Пропал. Пропал. Пропал.
Уже под утро, когда с деревьев на крышу перестали капать капли Лёшка вышел из сарая. Отряхнув с камуфляжных штанов и майки прилипшие соломинки, поёживаясь от утренней прохлады, обошёл сарай. Никаких следов людей. Будто и не было тут вчера деревеньки, отца и деда. По мокрой траве ходить было здорово. Только иногда попадавшиеся сучки и шишки заставляли подпрыгивать и поджимать пальцы. Внезапно, ему показалось, что за дальними деревьями есть цивилизация. Он прошёл немного вперёд и увидел ... асфальтовую дорожку! Где то далеко-далеко, на пределе слышимости бренчало разбитое пианино. Даже мелодия угадывалась. То, что учили в детском саду «Дождик, дождик, как да кап, мокрые дорожки. Всё равно гулять пойдём, надевай галошки». Ноздри ощутили знакомую смесь детсадовского запаха: капустного супа, пригорелой манной каши и свеженатёртых паркетных полов. Весело насвистывая Лёха зашагал по дорожке. Солнце уже поднималось к зениту, когда его дорожка упёрлась в брусчатку, а с правой стороны возникла изба. Хотя, наверное, изба - это сильно сказано. Хижина, которую опоясывал частокол. Стены из тяжёлых на вид брёвен, узкие окошки больше похожие на бойницы. Рядом с дверным проёмом стояла прислоненная дверь. Из соломенной крыши, то там, то сям торчали острые колья. Острые колья торчали и из частокола. На некоторые из них были нанизаны черепа птиц, животных и даже был череп человека, с огромными верхними клыками. Перед хижиной на корточках сидела худая девчонка по виду лёшкина ровесница, весьма похожая на цыганку и что то помешивала в котелке, висящем на огне, уперев левую руку в бок. Множество юбок, чёрная прядь закрывающая глаза, железные кольца и браслеты. Только вместо золотого мониста, что так любят цыгане, на груди висело монисто из камешков раковин и пёрышек. Из всех украшений «драгметаллом» являлась только висюлька непонятной формы, висящая отдельно от основного мониста. Видимо увидев боковым зрением движение, она обернулась. Подняла руку с ложкой, пытаясь что то спросить и застыла. По лицу пробежала череда чувств. Любопытство, страх, паника, расслабленность, типа «фу, пронесло».
- Сю итА? Спросила она хрипло.
Лёха, конечно, не знал что она спросила, но в голове кто то услужливо подсказал: «ты кто?»
- Я, Лёха.
На «цыганку» было страшно смотреть. Внезапно она выронила ложку, уставившись мальчишке в глаза как загипнотизированная. Глаза готовы были вылезти из орбит. Рука судорожными движениями нашаривала что то на груди. Потом, нашла таки, серебряную висюльку. Рванула её изо всей силы, оборвав шнурок. Фигурка полетела в строну Лёхи вместе с отчаянным, хриплым возгласом хозяйки «Трррах, лёха, трррах!». «Изыди, сатана, изыди!» опять подсказал кто то в голове. Фигурка ударилась в грудь и упала в песок. Лёха поднял её. Ничего особенного. Вроде, серебро. Фигурка скрюченного втрое человечка. И что? Он поднял глаза на «цыганку». Сделал шаг навстречу, протягивая висюльку. Хозяйка дико завизжала и бросилась в дом. Стоя перед хижиной и вертя в руках висюльку, он размышлял о том, что скорее всего на их языке лёха и есть сатана. Вот почему девчонка так испугалась. А вы бы не испугались, увидев человека в камуфляже вышедшего из леса и представившегося: я - сатана! Стараясь предать голосу возможную мягкость и доброжелательность, протягивая висюльку, он пошёл к хижине приговаривая: я не Он, я - Алексей. Я -хороший. Я не обижу. Подойдя поближе, он присел на корточки, не зная, что дальше делать. Наконец. Сверкая глазами в полумраке, девчонка подошла к проёму, держа скрещенные руки на груди и шевеля губами. Лёха улыбнулся:
- Сю итА?- это была единственная фраза на этом странном языке, что он запомнил, если не считать, конечно, «Трррах, лёха, трррах!».