— Смешно, да? А-а… — обиделся взрослый мужик, рукой махнул досадливо и собрался отвернуться, но тот, кому адресованы были эти слова, шмыгнул носом, покрутил в ноздре пальцем, выковыривая корку, стрельнул ею в кусты:
— А че не смеяться-то?
Крестьянин насупился.
— Следуешь ли ты путями Будды, человече? — брякнул монах без перехода.
— Чего? Ты это чего?
— Тогда ответь, как ты воспринял такое в твоей жизни событие, как нашу встречу на этой дороге? — копируя манеру монастырского наставника, продолжил монах.
Мужик не понял.
— То, что у тебя порвалась веревка и то, что мы встретились — закономерно. Но среагировали мы на событие по-разному, — голос бродяги окреп, наполнился пафосом. — Задумайся об этой разнице. И когда поймешь ее причину, будешь более уверенно следовать путем Учителя Фо.
Речь закончилась резко, как оборвалась, и в воздухе повисло молчание. Стало слышно, как гудит в кустах шмель.
— Ты это… — крестьянин заговорил первым. Что еще сказать не знал, но и молчать, видимо, не мог.
Монах почесал подбородок — проповедь не получилась. Как всегда. И на разговор-то слов не находилось. Впрочем…
— Тебе помочь может?..
На лице мужика засветилась надежда.
— Да хорошо бы… почтенный.
И опять молчание…
— Что несешь-то?
— А? Вино… — мужчина потер бычью шею, — Сливовое. На пост торговать носил… Вот… обратно несу…
— Сливовое? — глаза монахе сделались отсутствующими. — Сливовое значит? — И голос изменился. — Давай, помогу. Совместный труд способствует научению… вот, значит… а ты сможешь улучшить свою карму, накормив и напоив изможденного путника.
Словно соглашаясь с этим утверждением, живот путешественника гулко и долго заурчал, чем привел обоих собеседников в некоторое замешательство.
Наконец неудачливый виноторговец почесал подбородок, неторопливо достал деревянную чашку и, открыв один из бочонков, плеснул в нее душистой жидкости.
— Выпей, добрый человек.
Лапища державшая чашку протянулась к монаху. И когда тот почтительно взял сей нехитрый сосуд и опрокину его содержимое в себя, крестьянин спросил с явной заметной хитринкой.
— Так это? Я один бочонок, а вы второй. Так вместе и донесем… А чтоб сил набраться у меня еще и лепешка есть.
— Договорились…
Так чень-дао на одном плече был уравновешен бочонком горячительной влаги на другом.
Не сговариваясь, оба споро (и ведь не гнал никто) потопали вниз, по дороге в долину. И отмерили не меньше тысячи шагов, прежде чем запыхавшийся торговец затормозил этот странный торопливый марш. Он поставил свою ношу на землю и опустился на корточки рядом.
— Передохнем, добрый человек… Позволите узнать ваше имя?
Монах, которому неожиданная спешка тоже показалась излишней, остановился. Положил на землю оружие. И выдрав пробку из бочонка, наклонил его над собой, направляя струю хмельного напитка в белозубую пасть.
Потрясенный крестьянин некоторое время смотрел на это зрелище. И, наконец, не вытерпел:
— Не надо так нагружать себя, почтенный люгай… вы бы… — он замялся и замолк, заворожено и восхищенно глядя, как вино исчезает в бездонном чреве монаха.
— Меня, добрый человек, зовут И-Жэнь… И не люгай я. — монах воткнул пробку обратно. Встряхнул бочонок, прислушавшись к плеску. — Там много еще. Плечи от такого болят больше, чем живот… У меня подорожная от настоятеля, — в голосе его проклюнулась гордость. — А с подорожной человек не бродяжничает, как люгаи, а идет прямым… ну почти… путем. А тебя как величают, уважаемый?
Крестьянин улыбнулся. Совсем по детски. Встал и с поклоном ответил:
— Зовут меня Ли Шестой. А еще иные кличут Большой Шестой…
— Точно большой, — подтвердил монах, выразительно смерив взглядом рост попутчика. — А из каких Ли, уважаемый? Фамилии в этих местах встретишь не часто, все чаще деревню поминают…
Крестьянин заулыбался польщено.
— Это вы правы. Только деревни-то все почитай внизу остались, а как повыше в горы, народ все почтенный… хоть и не богатый… — Ли вздохнул горестно. — Дворами живем. Еще, почитай, с первых династий.
— Ого…
— А то… Мы вот аж в родстве с Белым Князем состоим.
— Это как? — И-Жэнь аж остановился. — У него ж фамильное имя другое было.
— Другое-то другое. Звучит иначе, а пишется одинаково.
Монах (теперь, когда он упомянул подорожную, его можно было бы называть и усэном — иноком-воином) кивнул понятливо — разное произношение одной фамилии встречалось не редко. Впрочем, бывало, что менялось не звучание, а иероглиф.