Целую долгую секунду мать Мария смотрела на него, жадно вбирала взглядом: растрепанные, чуть вьющиеся темные волосы - все такие же густые, загорелое, обветренное лицо - постарел, постарел. А глаза такие же, как прежде, яркие, серо-синие... такие родные, такие знакомые глаза.
- Как ты нашел меня? - спросила она еле слышно, сжимая, перебирая пальцами четки.
- Как же я мог тебя не найти...
Мать Мария, наконец, опомнилась. Шагнула внутрь, притворила дверь.
- Как я рада тебя видеть, Клаус! - улыбка ее была счастливой и открытой, все еще чуточку недоверчивой. Она опустилась на узкий топчан, потянула его за руку. - Садись же! Каким ветром... как ты здесь оказался?
- Попутным, - он засмеялся тоже. - Заработать решили в ваших краях... прослышали, что князь Ружский до искусств охочий, вот и приехали. Нынче ночью за деревней встали, в пяти милях отсюда. Передохнем, чуток огрехи подправим, а к вечеру - в деревню, а завтра и к замку подадимся. А я же помню, что ты здесь... разве я мог тебя не повидать? Марта, милая Марта, до чего ж я рад тебя видеть!
Они сидели, держась за руки, и говорили, перебивая друг друга, почти одновременно.
- Ну, как вы? Как дядюшка Рэй? Рассказывай!
- Да мы все так же, Марта. Нынче здесь, а завтра там. Рэй... умер дядюшка. Пять лет назад. От лихорадки. И Агнесса... в один день ушли.
- Упокой, Господи..., - улыбка слетела с лица матери Марии. - Ну, а остальные?
- Витка ушел... в столицу подался, родню там нашел. Николас женился, представляешь? Клотильда, жена его, у нас теперь хозяйка. Кончита - за Коломбину...
- Кончита? - ахнула мать Мария. - Она же...
- Восемнадцать, Марта. Уже восемнадцать ей. И как играет, видела бы ты! И как поет!
- Сколько же лет мы не виделись? - Она провела рукой по лицу. - Сколько же теперь мне?
Клаус засмеялся.
- Тебе так и останется семнадцать. Ты нисколько не изменилась, Марта.
- Скажешь тоже, - она грустно усмехнулась. - Ну, а ты?
- А что я... - он озорно прищурился. - Жив-здоров, как видишь.
- Поди, женат? - улыбнулась мать Мария.
Клаус покачал головой, молча глядя на нее.
Мать Мария медленно, медленно отвела глаза, опустила голову. Неловкая пауза повисла в воздухе.
- Клаус...
- Марта... скажи, ты еще помнишь нас?
Горло перехватило спазмом.
- Клаус.... Я молюсь за вас каждый день. Я...
Голос ее сорвался.
Они молчали и смотрели друг на друга. И снова все прежнее, несказанное, повисло меж ними и сделало слова - невозможными. Ненужными. Неважными.
А потом в дверь постучали - уверенно и сильно, и от толчка она распахнулась. Старая ключница сестра Феодосия воздвиглась на пороге.
- До твоей милости, матушка... Сестра Милена просит... совсем худо ей. Помирать затеялась.
Мать Мария вскочила, рванулась было к двери, но опомнилась, обернулась. Клаус поспешно поднялся.
- Мне идти пора, матушка.
- Клаус...
- Мы нынче днем в деревне играем. Пришла бы, матушка. Посмотрела бы, - он отводил глаза.
- Постараюсь, Клаус, - голос матери Марии стал ровным и тусклым. - Постараюсь. Спасибо.
* * *
Ветер шумел в кронах деревьев - ровный, сильный. Мать Мария стояла у распахнутого окна и молча смотрела в темноту. Свеча на подоконнике трепетала от сквозняка - вот-вот погаснет. И так же трепетали на ветру клочья, обрывки ее памяти.
Сколько же лет прошло?
Десять? Двенадцать? Пятнадцать?
Господи, Твоя на все воля. Зачем ты послал мне эту встречу, зачем?
Ей было тринадцать, когда маленькая труппа бродячих актеров проезжала мимо родной деревни. Марта Старыльска, тощая, голенастая девчонка, жилистая и сильная не хуже иного мужика... на что, кроме своих рук и ног, надеяться сироте, если родители прошлой зимой померли, а дядька, взявший из милости, куском попрекает? Марта тянула на себе все хозяйство, присматривала за дядькиными малыми, летом работала в поле, а ночами глотала горькие слезы обиды. И улыбалась, смахивая с щек соленые капли, невидяще глядя в темноту. Ей повезет. Повезет. Обязательно.
Наверное, ей бы повезло - так, как сотням ее ровесниц; через год, сказал дядька, выдаст замуж за сына мельника. И нечего нос воротить, не богачка, чтобы выбирать, и так скажи спасибо, что какое-никакое приданое справим. Марта представляла себе прыщавое, красное, как молодая свекла, лицо будущего мельника, и ее начинало тошнить, словно от запаха браги. Сбегу, думала она. Или руки на себя наложу.
На исходе зимы, когда по обочинам дороги пробивалась молодая трава, в их деревню завернуло прежде не виданное чудо - старый фургон, расписанный яркими красками, который тянула тощая, жилистая кобыла. Бродячие актеры... вся деревня сбежалась смотреть представление.
Кувыркался и гнулся, ходил на руках гибкий парнишка в заплатанном трико, веселил народ немудреными шутками клоун с густо замазанными белилами лицом. Потом они растянули сшитый из трех разных кусков занавес - и над краем его поднялись куклы. Люди хохотали и хлопали, не жалея ладоней, а Марта стояла и смотрела, смотрела на них. Уже закончилось представление, уже стала редеть на деревенской площади толпа, а она все стояла, и даже грозный окрик дядьки не заставил ее сдвинуться с места. Парнишка - по виду чуть старше нее самой - заметил, наконец, бедно одетую девочку и подошел к ней. И улыбнулся: