Я встал и поклонился, но прежде чем успел приложить руку ко лбу, она взяла её, сжала и поместила между своих грудей.
— Неа, неа, не нужно, — сказала Лия с такой идеальной интонацией простого рабочего, что я рассмеялся. Её голос всё ещё был сиплым, но уже не надсадным. Правда, прекрасный голос. Думаю, он звучал не так, как до проклятия, но всё равно приятно. — Лучше обними меня, если позволит твоя раненая рука.
Рука позволяла. Я крепко её обнял. Почувствовал слабый запах духов, что-то вроде жимолости. Мне казалось, я мог бы обнимать её вечно.
— Я думал, ты не придёшь, — сказал я. — Думал, ты отвергаешь меня.
— Я была очень занята, — ответила она, но отвела глаза в сторону.
— Посиди со мной, моя дорогая. Я хочу посмотреть на тебя, и нам нужно поговорить.
Примерно полдюжины сиделок, которые ухаживали за мной, были отпущены для выполнения других обязанностей — в течение недель после падения Летучего Убийцы недостатка в работе не было, — но Дора осталась. Она принесла нам большой кувшин эмписийского чая.
— Я много пью, — сказала Лия. — Сейчас мне уже не больно разговаривать… ну, если только чуть-чуть… но у меня всегда сухо в горле. И мой рот — ты и сам видишь.
Он больше не был сросшимся, но остались грубые шрамы, которые никуда не исчезнут. Её губы представляли собой заживающие раны, покрытые тёмно-красной коркой. Уродливая язва, через которую она питалась, почти полностью сошла, но её рот никогда не будет полностью подвижным, точно так же, как у Вуди не восстановится зрение, а Клаудия не сможет в полной мере слышать. Я вспомнил слова Стукса: я никогда больше не буду красивым. И королева Лия из рода Галлиенов — тоже, но это не имело значения. Потому что она была прекрасна.
— Я не хотела, чтобы ты видел меня такой, — сказала она. — Когда я нахожусь с людьми — кажется с утра и до ночи — я едва удерживаюсь, чтобы не спрятать лицо. Когда смотрю в зеркало… — Она подняла руку. Я взял её, прежде чем она успела поднести руку ко рту, и решительно положил ей на колено.
— Я бы с радостью поцеловал тебя, если бы это не причинило боль.
Она улыбнулась в ответ на это. Однобоко, но очаровательно. Может быть, потому, что улыбка была однобокой.
«Я всё равно люблю тебя», — подумал я.
— Сколько тебе лет? — Конечно это был нахальный вопрос для королевы, но мне нужно было знать, на какую любовь рассчитывать.
— По крайней мере, вдвое старше тебя. Возможно, ещё старше.
Я подумал о мистере Боудиче.
— Ты ведь не крутилась на солнечных часах, правда? Тебе же не сто лет или типа того?
Она выглядела удивлённой и испуганной одновременно.
— Никогда. Никто не ступает на солнечные часы, потому что это опасно. Когда на Поле Монархов проходили игры и состязания — и это случится снова, хотя сначала предстоит много работы по восстановлению, — солнечные часы были зафиксированы на месте, обездвижены и надёжно охранялись. Чтобы кто-нибудь из тысяч пришедших в те дни не поддался искушению. Они очень старые. Как-то раз Элден сказал мне, что они находились там ещё до основания Лилимара, и даже до самой мысли о возведении этого города.
Услышав это, мне стало не по себе. Я наклонился и погладил свою собаку, которая свернулась калачиком у меня между ног.
— Радар побывала на них. Это основная причина, по которой я пришёл сюда, потому что она умирала. Как ты, наверное, знаешь от Клаудии.
— Да, — сказала Лия, и наклонилась, чтобы тоже погладить Радар. Радс сонно посмотрела на неё. — Но твоя собака — животное, она не подвержена дурным наклонностям, что таятся в сердцах каждого мужчины и женщины. Наклонности, которые погубили моего брата. Думаю, в твоём мире они тоже есть.
Я не мог с этим поспорить.
— Ни один член королевской семьи не пошёл бы на это, Чарли. Часы меняют разум и сердце. И это ещё не всё.
— Мой друг мистер Боудич воспользовался ими, но он не был плохим человеком. Вообще-то, он был хорошим.
Это правда, но, оглядываясь назад, я понял, что это не совсем правда. Справиться с замкнутостью и раздражительностью мистера Боудича было нелегко. Нет, почти невозможно. Я бы сдался, если бы не моё обещание перед Богом (Богом моего понимания, всегда говорят люди из группы АА моего отца). И я бы никогда не познакомился с ним, если бы он не упал с лестницы и не сломал себе ногу. У него не было ни жены, ни детей, ни друзей. Он был одиночкой и барахольщиком, хранил ведро с золотом в своём сейфе и любил свои старые вещи: мебель, журналы, телевизор, старый «Студебекер» в хранилище. Он был, как он сам говорил, трусом, который дарил подарки, вместо того, чтобы занять твёрдую позицию. Если хотите начистоту — не я, но вы — то он был похож на Кристофера Полли. То есть, на Румпельштильцхена. Не хотелось бы мне проводить такое сравнение, но оно само напрашивалось. Если бы я не пришёл, если бы мистер Боудич не любил свою собаку, он бы умер в одиночестве в своём доме на холме. И проход между мирами, оставшийся без присмотра, наверняка бы обнаружили. Неужели он никогда не думал об этом?