В этом плаще она и была, когда я видел ее в последний раз. Капюшон она не подняла, потому что дождя еще не было, и ее волосы спадали на плечи. Мне было семь лет, и я, помнится, думал, что у моей мамы самые красивые на свете рыжие волосы. Она увидела, что я смотрю на нее в окошко, и помахала рукой. Я помахал в ответ, а потом переключился на телик, где наши как раз шли в атаку. Жаль, что я не смотрел на нее дольше, но я не виню себя. Ты ведь никогда не знаешь, где упадешь, не так ли?
Это была не моя вина, и не папина, хотя я знаю, что он винил себя, думая: «Почему я не поднял задницу и не подвез ее до этого чертова магазина?» Наверное, сантехник, что сидел за рулем, тоже был не виноват. Копы признали его трезвым, и он клялся, что не превышал порога скорости, который в этом месте составлял 25. Папа сказал, что даже если это было правдой, водитель, должно быть, отвел глаза от дороги хотя бы на несколько секунд. Похоже, он был прав насчет этого. Он был специалистом по страховым случаям и сказал мне однажды, что единственная чистая случайность, о которой он слышал, — это человек в Аризоне, которому на голову свалился метеорит.
— Всегда есть кто-то ответственный, — сказал тогда папа. — Но это не то же, что виноватый.
— Ты винишь человека, который сбил маму? — спросил я.
Он подумал, поднес бокал к губам и отпил глоток. Это было через шесть или восемь месяцев после смерти мамы, когда он почти отказался от пива. К тому времени он уже переключился на «Гилбис»[7].
— Я стараюсь этого не делать. И обычно у меня получается, если только я не просыпаюсь в два ночи, а в постели нет никого, кроме меня. Вот тогда я виню его.
Мама спустилась вниз по холму. Там, где заканчивался тротуар, был предупреждающий знак. Она миновала его и перешла мост. К тому времени уже стемнело и начал моросить дождь. Она зашла в магазин, и Ирина Элиадес (конечно, известная как миссис Зиппи) сказала, что курица будет готова через три минуты, самое большее через пять. Где-то на Пайн-стрит, недалеко от нашего дома, сантехник только что закончил последнюю работу в ту субботу и укладывал инструменты в кузов своего фургона.
Принесли курицу, горячую, хрустящую и золотистую. Миссис Зиппи упаковала восемь кусков в коробку и дала маме еще одно крылышко, чтобы она съела его по дороге домой. Мама поблагодарила ее, расплатилась и задержалась, чтобы посмотреть журналы на стойке. Если бы не это, она, возможно, успела бы перейти мост — кто знает? Фургон сантехника, должно быть, свернул на Сикамор-стрит и начал спуск с холма длиною в милю, пока она просматривала свежий номер «Пипл». Отложив его, она открыла дверь и сказала миссис Зиппи: «Спокойной ночи».
Может быть, она закричала, когда увидела, что на нее несется фургон, Бог знает, о чем она тогда могла подумать, — но это были последние слова, которые она сказала в своей жизни.
Она вышла наружу. К тому времени уже моросил холодный дождь, его струйки серебрились в свете единственного фонаря у «Зип-Марта», с той стороны моста. Жуя куриное крылышко, мама ступила на стальной настил. Фары выхватили ее из темноты и отбросили ее тень далеко назад. Сантехник проехал мимо знака на другой стороне, который гласит: «ПОВЕРХНОСТЬ МОСТА ПЕРЕД ДОРОГОЙ ЗАМЕРЗАЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ!» Смотрел ли он в зеркало заднего вида? Или, может быть, проверял сообщения на телефоне? Он ответил «нет» на оба вопроса, но когда я думаю о том, что случилось той ночью, я всегда вспоминаю про тот единственный чистый несчастный случай, о котором говорил папа, — когда человеку на голову упал метеорит.
Там было достаточно места; новый мост был значительно шире, чем его деревянный предшественник. Проблема заключалась в стальной решетке. Он увидел мою мать на полпути через мост и надавил на тормоз — не потому, что превышал скорость (так он сказал), а чисто инстинктивно. Стальная поверхность подмерзла, фургон заскользил и вильнул в сторону. Моя мать прижалась к перилам моста, уронив в реку свой кусочек курицы. Фургон настиг ее, ударил и закружил, как волчок. Я не хочу думать о тех частях ее тела, которые оторвались в этой смертельной пляске, но иногда не могу не думать. Все, что я знаю, это то, что в конце концов фургон врезался в опору моста с другой стороны, рядом с «Зип-Мартом». Что-то из того, что было моей мамой, упало в Литтл-Рампл, но большая часть осталась на мосту.
Я и сейчас ношу в бумажнике нашу фотографию. Когда ее сняли, мне было года три. Я сижу у нее на бедре, запустив руку в ее волосы. У нее были красивые волосы.
Рождество в том году было дерьмовым, уж поверьте. Помню вечер после похорон у нас дома. Мой отец был там, встречал гостей и принимал соболезнования, а потом куда-то пропал. Я спросил его брата, моего дядю Боба, где он.