Он вдруг внезапно охладел к ней, стал злым, раздражительным, часто на неё кричал без причины и, эта резкая перемена в его поведении до дрожи пугала бывшего ди-джея. Ручеёк подолгу исчезал из дома, ничего не объясняя и не говоря ей, а на её робкие попытки спросить, куда он направляется, лишь грубо отвечал, что это не её дело. Возвращался он всегда поздно, зачастую лишь на следующий день, и от него при этом весьма ощутимо разило вином и… Женскими духами.
— Милый, ты опять приходишь домой так поздно… — предчувствуя беду, пыталась ластиться к нему Звуки, подбегая и норовя обнять. — Я так волновалась! Что случилось?
— Тебя это не касается! — грубо отстранившись от её попыток его поцеловать, отвечал Ручеек. — Иди в свою комнату и не задавай глупых вопросов. Твое дело родить мне наследника и не путаться у меня под ногами, поняла?
После этого он шел к себе, даже не взглянув на рыжую красавицу, а девушка, глотая слезы, понуро шла в свою комнату, и там подолгу горько рыдала, зарывшись в подушку. Из-за постоянных переживаний Звуки стала помногу есть, пытаясь хоть едою заглушить растущий в сердце страх и непонятную тревогу, и конечно, в конечном итоге пополнела, набрав лишний вес. Это только усугубило их дальнейшие отношения с Ручейком, теперь в его к ней взгляде читалось не только грубость, но и откровенная неприязнь, что еще больше пугало несчастную девушку. Теперь в его разговорах с нею часто звучали такие слова, как «жирная корова», «толстуха» и прочие прозвища, заставляющие Звуки реветь от жгучей обиды.
Сердцем понимая, что она по каким-то причинам становиться ему не нужна, Звуки сама того не осознавая стала злой, часто кричала на прислугу, вымещая на них всю свою боль и обиду, а не так давно она даже ударила Трисс, заставив ту всю залиться слезами. А дни все продолжали неумолимо лететь вперед и живот у девушки становился все больше и больше, как и постоянный страх, черным цветком растущий у неё изнутри. Он грыз её, заставляя сердце сжиматься от предчувствия чего-то ужасного, что в скором времени должно с нею произойти.
Роды должны были состояться ото дня в день, Звуки каждый день ждала их, робко надеясь на то, что хоть рождением ребенка заставить Ручейка вновь вернуться к ней. Девушка встала и подошла к стоящему рядом большому, в полный её рост зеркалу, жадно всматриваясь в глядевшее на неё оттуда отражение. Да, она изменилась. Нет, девушка по прежнему была хороша собой, только изрядно располнела, и глядя на большой, торчащий из-под короткого платья холмик живота, Звуки с трепетом положила на него обе руки, пытаясь почувствовать биение жизни.
— Всё обязательно будет хорошо! — прошептала она своему отражению. Взяв со столика бокал, Звуки едва успела пригубить его, как внезапно появившееся боль почти скрутила её пополам. Бокал с соком выпал у неё из руки, со звоном разбившись о каменные плиты, и девушка, прижимая руки к животу, пронзительно закричала. Трисс, в это время входившая в комнату с новым бокалом напитка, на мгновения замерла, а потом, быстро поставив его на стол, бросилась к хозяйке.
— Помогите кто-нибудь! Госпоже плохо! — отчаянно закричала Трисс, пытаясь осторожно уложить Звуки на постель. На её крик тотчас сбежалось множество слуг, девушку осторожно уложили на постель, быстро прибывший домашний врач, едва взглянув на искаженное болью лицо, вынес единственный вердикт:
— Госпожа рожает! Все, кроме вас двоих! — тут он ткнул пальцем в Трисс и ещё на одну рабыню — быстро убрались отсюда вон! Вы двое останетесь мне помогать. Не волнуйтесь так, госпожа! — он с натянутой улыбкой положил руку на мокрый от пота лоб подопечной. — Всё обязательно будет хорошо!
Ручеек вернулся домой только поздно ночью. Выбравшись из изящной повозки, он, ощутимо пошатываясь, побрел к дому, распространяя вокруг себя терпкий запах выпитого вина. Ему уже сообщили, что его наложница родила сына, и Ручейку сейчас не терпелось его увидеть. Едва распахнув дверь, бывший гуру, даже будучи изрядно подвыпившим, сразу почувствовал что-то неладное, едва взглянув на испуганные лица встречавшей его прислуги.
— Где мой наследник? — входя в зал, пьяно проревел Ручеек. — Я хочу его увидеть! И где моя ненаглядная наложница? Почему она меня не встречает с сыном на руках?
— Господин… — дрожащим от страха голосом ответил доктор. — Госпожа Звуки сейчас отдыхает у себя в комнате. Роды были тяжелыми, и она не смогла встретить вас сама…
— Вот как? — тяжело взглянув на смертельно побледневшего доктора, произнес Ручеек. — Ладно. С нею я потом разберусь. Что с ребёнком? Надеюсь, с ним всё в порядке?
— С ребёнком… — тут врач при этих словах сжался, словно от удара кнутом. — Господин… Мне нужно вам сейчас кое-что сообщить…
— Сообщить? — Ручеек, вперив в испуганного мужчину горящий взгляд, недобро нахмурился. — О чем? Что-то случилось с моим сыном? Живо говори, докторишка, где мой наследник?!
— Ваш наследник… — слова давались доктору с трудом. — Я уже говорил вам, что роды у госпожи Звуки были тяжёлые… Так вот… Мальчик, ваш сын, родился… Мертвым… Мне очень жаль…
Ручеек пошатнулся. Схватившись рукою за стену, чтобы не упасть, он некоторое время стоял неподвижно, тяжело дыша и уставившись в одну точку пустым взглядом. В зале царила полная тишина, все рабы, включая и доктора, боялись даже пошевелиться, чтобы не навлечь на себя гнев хозяина. Наконец, Ручеек зашевелился и, с трудом оторвавшись от стены, хрипло произнес:
— Где сейчас мой сын?
— Внизу… Там холодно, и его тело находиться пока там…
— Я хочу его увидеть. Отведи меня туда!
— Да, господин!
Уже внизу, стоя рядом с колыбелькой, в которой лежало завёрнутое в тряпочку маленькое тельце, Ручеек долго смотрел на сына. Мальчик родился с такою же фиолетовой, как и у него, кожей, а волосы были от матери, огненно-рыжие. Закрыв сына тряпкой, Ручеек, не говоря ни слова, с мрачной ожесточённостью зашагал в сторону комнаты Звуки, по пути отшвырнув в сторону попытавшегося его вразумить несчастного доктора. Пинком распахнув дверь, бывший гуру тяжело подошел к лежавшей на кровати измученной родами и слезами девушке. Та попыталась приподняться с кровати, с ужасом вглядываясь в его горящие лютым бешенством глаза.
— Ручеек, любимый, у нас такое горе! — заревела она, протягивая к нему руки, и тут же поперхнулась от страшной пощечины. Сдавленно вскрикнув, девушка рухнула обратно на кровать, рыдая навзрыд от боли и унижения.
— А ну, поднялась, жалкая тварь! — хрипло дыша от душившей его ненависти, процедил предатель. — Поднялась, я сказал! — он яростно схватил плачущую от ужаса девушку за волосы и вновь нанес ей жестокий удар, от которого она упала на пол. Глядя на неё сверху вниз, Ручеек негромко проговорил, медленно цедя каждое слово.
— Я всё для тебя сделал… Спас от рабства. Одел. Накормил. Возвысил над другими! Всё было к твоим услугам! Роскошный дом! Вкусная еда. Любые твои развлечения и прихоти исполнялись! От тебя же мне требовалось только одно. Родить мне наследника. А что ты? Скажи мне, что ты сделала?! — гуру, больше не сдерживаясь, наклонился и снова отвесил несчастной девушке страшную пощечину, от которой та чуть не потеряла сознание.
— Я не виновата! — рыдая в голос, причитала Звуки. — Я сама ревела, когда наш сын родился мертвым! Если бы ты не был так равнодушен ко мне, может, все было бы иначе!
— Молчи, жирная корова! — взревел от ярости Ручеек. — Не тебе меня упрекать! Что хочу, то и делаю, я здесь хозяин! Я дал тебе всё, а ты даже родить толком не смогла! Даже это, и то оказалось тебе не под силу, жалкое, бесполезное ничтожество! Я потратил на тебя столько сил и средств, а ты! Ты! Ненавижу! — предатель, ревя от бешенства, рванул висящий на поясе короткий меч, и занес его над головой бывшей любовницы. Звуки, дико крича от охватившего её ужаса, попыталась закрыться руками, понимая, что это её не спасет от удара мечом, но Ручеек, уже собирающийся ударить, вдруг замер на полпути. И девушка, видя это, скуля, и размазывая по лицу бегущие слезы, подползла к нему, и, подвывая, обняла его ноги, с робкою надеждою смотря на его искаженное яростью лицо.