Степаныч уткнулся мордой в лапы.
Яга пошла в наступление:
– А что нам остаётся? Ведьма мир под себя переделывает, принц зачарован, король с королевой в заточении, а нам, Маша, жить хочется нормально. Надоело из года в год, из десятилетия в десятилетие становится жертвами колдовского произвола. Ждём, ждём ту самую: триста двенадцать королев прошли, а всё не те. Надежда почти погасла, а тут ты, Маша. Решительная, своевольная, храбрая, умна...
– Так, ясно, – подняла руку, прерывая поток комплиментов, – нашли очередную козу отпущения. Вы комплиментами всех точно также обсыпали или мне больше досталось?
– Сообразительная, – хмыкнула лягушка.
Яга многозначительно промолчала.
– А раз я не избранная, то может… Ну это пророчество, и я домой?
– Снова ты за своё, Машенька… – дух выглядел огорчённым. – Забыла про слова Колоколии. Не желаешь с ними считаться, – вздохнул. Покачал головой, подошёл к окошку.
– А разве фея не заодно с вами?
– Всё же глупая… – резюмировала земноводная. – Никто не знает, что из себя представляет избранная. Но у Колоколии особенные сны. И вы в них, наша будущая королева, хотите того или нет, а появились, так что… – лягушка замолчала и присоединилась к деревянному. Вскоре в их компанию добавились грустная Яга со Степанычем. Зверь был недоволен и, кажется, разочарован.
А мне отчего-то стало стыдно. Знаете, по жизни так сложилось, что я всегда чувствую себя виноватой. Наверно, это связано с психологической травмой – мама умерла после болезни, а заболела, когда я родилась. Говорят, её здоровье и без того шаткое стало совсем плохим во время беременности. Ей нельзя было рожать – врачи запрещали, но мама, упёртая и мечтающая о дочке, выносила меня и явила свету, мучаясь двое суток и подхватив какую-то заразу во время кесарева.
Подробностей не знаю: бабушка отмалчивалась, но последующие три года мама сильно болела. Пила много лекарств, рано перестала меня кормить грудью и часто плакала. Отец злился, а когда жена умерла – ушёл. Просто сдал меня бабке и свалил из жизни. Ему, видите ли, надо дальше жить, а со мной – копией мамы – это слишком больно.
Никто не винил меня в произошедшем, но в те редкие минуты, когда мы виделись с отцом, в основном, на праздники, его лицо красноречивее любых слов говорило о том, что он думает. Да, я уверена, он винил меня в смерти мамы. Возможно, не осознанно, но я это чувствовала.
С детства внутри меня сидит нечто такое, что заставляет испытывать вину. Каждый раз, если что-то происходит с небезразличным мне человеком, я виню себя.
Вот и сейчас, хотя окружающие существа не были мне близки, в душе поднималось знакомое саднящее чувство. Медленно подошла к Яге и тоже выглянула в окно.
– Погляди, – сказала старая, – видишь поляну, цветы, лучики солнечные?
Кивнула. Сложно было не заметить: поляна будто разрослась, цветы заиграли красками, а солнце, щедро разливая золото кругом, игриво тянулось прямо ко мне.
– Да, Маша… Сейчас ты видишь остатки волшебства, – с печалью в голосе заметила Яга, поймав мой зачарованно-удивлённый взгляд. – А раньше всё именно таким и было. Смотри дальше. Видишь, деревья в этой части леса пока ещё богаты листвой и выглядят естественно. Грибочки много, где растут.
Кивнула.
– Неподалёку живут медведи – настоящие, без уродств и лишних частей тела. Вон, – указала рукой, – видишь один из косолапых с пчёлами договаривается?
Присмотрелась. Действительно. Надо же!
– За теми берёзами-близнецами, – продолжала Виевна, – течёт речка прозрачно-голубая, а в ней плавают рыбки разноцветные.
– Плавали, – тихо поправил деревянный.
– Да, Лесочек, плавали… – вздохнула Яга. – А небо? Раньше облака причудливой формы неслись туда-сюда, прятались в пышных кронах и появлялись, отражая солнечный свет. Это волшебно, Маша. А когда шёл дождь, а затем появлялась радуга, её яркие полосы пронзали белые подушки и словно опускались на землю. Хотя почему словно… Так и было, – грустно улыбнулась. – И по радуге съезжали ребятишки, в основном царская ребятня, и заливались счастливым звонким смехом. Птицы невиданной красоты парили над ними, угощали ягодами с высоких веток, а ещё дарили сны. Знаешь, Маша, любая сказочная птица могла кошмар обратить в прекрасное видение. Как домики фей. Но скоро и они исчезнут. Что тогда хорошего останется? Где добро с волшебством будут жить?
Лягушка всхлипнула. На деревянного с Ягой смотреть было страшно – сердце разрывалось. Я… А я спросила:
– Так было до ведьмы?
– Да, до того, как наш мир прокляли. А теперь, Маша, представь, что всё, видимое тобой сейчас из окошка почернело, будто от пожара. Медведи стали жуткими пугающими. Небо покрылось серой пеленой, и солнца нет. Всё погружается во тьму. Моя избушка, рассохшись, разваливается на части, а все мы исчезаем. Не перерождаемся в траву, листву, белок и зайцев, а умираем. Навсегда.