— Врач вам не поможет, вынужден при таких обстоятельствах сказать это прямо, — незнакомец, казалось, начинал сердиться.
— Но кто же тогда, господи?! — не выдержал Николаша: все напряжение, весь абсурд происходящего прорвали, наконец, его самообладание, полились наружу бессвязными словами: — Кто? Или — хоть: что? Я же не могу оставаться — вот так: как в пробирке, как в тюрьме… что дальше — служба — как я жить буду: друзья… в магазин сходить — и то, а закончатся запасы… позвонить — никак… Мама! — вспомнил вдруг с ужасом и содроганием, что мать–то ведь еще не знает ничего: — Ни позвонить, ни узнать — здорова ли: в другом городе… здесь только вы вот, а вы спрашиваете — что угодно; вы — да вот и сегодня — эти, — продолжал он путаться…
— Минутку, — вдруг остановил его невразумительные излияния хозяин комнаты: — Что за «эти»? Вы что имеете в виду? — и сделался внимателен.
— Ну… — смутился прерванный Николаша. И, путаясь, перескакивая с пятого на десятое и повторяясь, кое–как пересказал бывший два или три каких–нибудь часа назад — а, казалось, уже давно–давно когда–то — эпизод.
Хозяин долго стоял, задумавшись, и даже о закусках своих, казалось — забыл. Николаша начал тревожиться: — «Он тоже что–то знает. Может… может, они связаны как–то, а я… я, как дурак…»
— Так, — объявил наконец хозяин, видимо, придя к какому–то заключению. — Хочешь — не хочешь: придется… проверить… этот театр абсурда… Ионеско… — пробормотал он себе под нос. — Так, завтра отведу вас к врачу — проку, конечно вам от этого… Но, решено, завтра и направимся.
«Что за Ионеско, — подумал Николаша, — хохол, что ли?»
— А теперь — простите, мне еще тут… — хозяин вновь покосился на видимо остывающий кофе, — поразмыслить…
— А как…
— Прощайте–прощайте: завтра.
— А зав…
— До завтра, молодой человек, до завтра, — в голосе его вдруг послышалась уверенная деловитость, толковость. — Вы у какого врача?.. Что?.. Да нет, вам невропатолог нужен, хотя и от него… Где? Телефон, — спросил он строго — и записал, вытащив откуда–то останок карандаша. — Это врача? Теперь ваш, — два, девять… — и также записал на совершенно невозможной бумажке, приколотой, оказывается, возле двери. Я вам позвоню.
И с этими словами почти силой выпроводил обмякшего Николашу вон. Уже проталкиваемый в дверь, тот успел лишь промямлить: — «А звать–то вас…?»
— Николай Николаевич! — успело еще пронестись в стремительно закрывающуюся, золотую от света щель — и дверь захлопнулась.
И снова Николаша остался один. На дворе еще не совсем стемнело, однако вечернего света поздней весны, падающего из нежилых, тускло глядящих открытыми дверными проемами комнат, недоставало, чтобы совсем рассеять слепую коридорную тьму.
На сей раз он почти не обратил внимания на нее, медленно шел к лестнице, ничего не замечая и ни на что не натыкаясь, поглощенный знакомым ему теперь ощущением здешнего покоя и тишины; в его душу вернулось тепло, как в доме старых родственников. Снова бредя, как в воде, в этой атмосфере умиротворения и бестревожности, только на сей раз погружаясь в нее, спускаясь все глубже и глубже, он шел вниз по лестнице — к подъезду; вот он уже в подъезде, вот он открывает тяжелую и, кажется, древнюю, как врата египетской гробницы, подъездную дверь, вот она медленно и тихо затворяется у него за спиной. Николаша все так же — не медленно, а — неспешно — вышел со двора, пересек сквер… Странное, если вдуматься, чувство это, утвердившееся в нем — пока стоял он, растерянный и обмякший, в мертвом темном коридоре, пока спускался по четырем пролетам каменной лестницы в покойную зеленоватую глубь подъезда — не оставляло его и всю дорогу домой, не оставило и дома. С ним он и уснул.
Утром его, уже отвыкшего вставать рано, разбудил телефонный звонок. Он вскочил, путаясь и промахиваясь со сна, подхватил трубку и поднес к уху:
— …Да…?
Но в трубке молчали, только дышали.
Он скорее бросил ее, будто это что–то значило, помогло бы чего–то избежать.
«Ну, крепко же я спал…» — одурело помыслил он. Заплетая ногами и спотыкаясь о тапочки, он стал одеваться; одевшись, убрал постель; разобравшись с утренним туалетом, потащился в кухню — делать себе завтрак: новый его знакомый мог позвонить в любую минуту. По его обстоятельствам выбор на кухне был небольшой: каша или яичница — он сварил кашу и поджарил яичницу. Сварил кофе — и выпил его. Поглядел на часы, помыл посуду; заметил на полу так и валявшуюся со вчерашнего дня ложку, поднял ее, повертел в руках — и тоже вымыл. Вернулся в комнату, снова взглянул на часы, затем — на телефон. Тот стоял на своем месте — молчал. Больше делать пока было нечего.