Некий «самосознающий» порядок, наполнявший когда–то смыслом данную нам в ощущениях реальность, — приходилось верить, потому что для Николаши это было не отвлеченное теоретизирование, а насущная проблема, — являясь «сверхсущностным», требовал для своей реализации воплощения в одушевленных, более того — мыслящих существах, которые и появились–то именно для того, чтобы его воплощать. В какой–то момент это гармоническое, наполненное недоступным нашему нынешнему восприятию смыслом мироустройство было разрушено, — мы можем только смутно догадываться — кем и почему, — многозначительно поднимал палец старик, — и порядок, лишенный воплощения, оказался изгнанным из нашего мира и отрезанным непреодолимой для него преградой. Все произошло не в первый раз, по историческим меркам довольно быстро, но, вместе с тем, почти незаметно, ибо порядок этот, будучи трансцендентным, и до своего изгнания–то не осознавался явно, так что в повседневной жизни почти ничего не изменилось. Так — мелочи: чуть поистерлись понятия о чести, благородстве, милосердии, незаметно подчинившись господству целесообразности, чуть нелепым стало выглядеть стремление к духовному, возвышенному; сокровища культуры с течением времени как–то незаметно уравнялись с обычным товаром, и те из них, что пользовались меньшим спросом — то есть наиболее ценные прежде — были почти утрачены… И так далее. Безусловные ценности, бывшие прежде, например, то же милосердие, никуда не исчезли, разумеется, иначе цивилизация давно бы уж погибла в страшной катастрофе, но — точно так, как и питавший их порядок — перешли в недоступную для сознания форму. Таким же образом перестал быть осознаваемым, а, значит, воплощенным — и его неформулируемый и лишь интуитивно ощущаемый смысл. Это означало, что даже связь между изначальным трансцендентным и «реальным» смыслами, без того непрочная, со временем все больше слабела. Человечество все больше стало превращаться в однородную, лишенную сознания массу, смысл бытия которой, если и существует — весьма далек от действительных интересов человека, как воплощения изначально гармоничного порядка. Что и является проблемой нашей цивилизации, молодой человек, — Николаше было бы плевать на цивилизацию, однако получалось, что по странной иронии их судьбы оказались загадочным образом связаны.
Но, как дело дошло до масштабов цивилизации, наставник его снова так увлекся, приводя многочисленные примеры из классической литературы, о которой Николаша имел самое общее представление, что снова — еще острее — начал ощущаться недостаток чтения. Старик стал рекомендовать ему книги из своей, как оказалось, обширной библиотеки; принялись разбирать Священное Писание, философские труды — Николаша сознавал, что в его практической нужде все это было не так уж прямо необходимо, однако мало–помалу втянулся и даже почувствовал что–то вроде интереса к вещам, которые до сих пор совсем не воспринимал.
Как–то, все же устав от лавины новых и непривычных сведений, рухнувших всего за несколько дней на его бедную голову, он взмолился:
— Николай Николаевич! Дайте что–нибудь так, для души почитать!
Николай Николаевич задумчиво на него посмотрел, полез на полку и молча подал ему небольшую старую книжку в зеленом переплете.
Придя к себе, Николаша открыл ее и прочитал, как однажды весной, — надо ведь — тоже весной… — в час небывало жаркого заката в столицу явился сатана, и что из этого вышло. Как по вине негодной бабы отрезали голову ни в чем не повинному человеку, как по всему городу гонялся за черной сатанинской свитой обезумевший поэт, как нашли друг друга, а потом потеряли, а потом снова нашли мастер и его возлюбленная, и как прежде того рассказывал мастер неузнаваемому поэту про белый плащ с кровавым подбоем… Закончил чтение, когда уже светало.
— Николай Николаевич, — вечером говорил Николаша своему наставнику, — как похоже–то: — в сквере, на скамейке… И мы с вами, как тот мастер и его бестолковый ученик…
— Ну не преувеличивайте, — отвечал Николай Николаевич, хитро улыбаясь: — Хотя, видно, автор — царствие ему небесное — тоже чувствовал, что–то такое… что затевается… Впрочем, молодой человек, ведь этот сюжет — мастер и ученик — очень часто встречается в литературе — и знаете почему?
— Почему?
— Потому, — назидательно отвечал старик, — что он часто встречается в жизни, — и снова поднял палец: — Жизнь бы остановилась без него. Ну-с, продолжим…
И они продолжали.
…наконец целостность смыслов — «реального» и трансцендентного — оказалась настолько глубоко и надолго нарушенной, — в частности, молодой человек, из–за господства распространившегося материалистического мировоззрения! — кипятился старик, — что это угрожало стать необратимым, стало угрожать необратимой потерей всякого смысла, даже неосознанного, интуитивного. Беда в том, что лишенная смысла реальность, лишается как бы и своей жизненной силы, незаметно разрушается и гибнет.