— А как же так получается, что сюда–то они — не показываются? — вновь задал Николаша так и оставшийся для него не проясненным вопрос. — Просто потому, что — идиоты?..
— Видите ли, молодой человек, — ответствовал старик, снова принимая профессорский вид, — не совсем. Одного этого было бы недостаточно. Однако по неясным для меня причинам попадаются места, как бы изолирующие, экранирующие этот разлитый в мире, ммм… «антизаряд» — таков, в частности, этот дом — я в нем потому и поселился. То есть, укрывшись здесь, мы становимся — для них — как бы невидимыми. Кстати, есть и отдельные, очень редко встречающиеся люди, всегда очень старые, также свободные от… ну — от всего этого. Не знаю, почему… И мне кажется, это свойство места и людей — связаны: здесь, вот, например, проживают, изволите видеть, одни лишь старики, я вам рассказывал.
— Так вот почему вы… ох, простите… — спохватился Николаша, поняв, что, пораженный изумившей его догадкой, сказал бестактность.
— Нет–нет, — ничуть не смутившись, ответил Николай Николаевич, — со мной дело — некоторым образом, совсем другое… Да и не такой уж я старик, каким кажусь вам, — усмехнулся он, — это, знаете ли, мне тоже в вашем–то возрасте человек лет сорока пяти казался стариком. Хотя выгляжу я, вероятно, не лучшим, так сказать… Но — сами изволите видеть: какую жизнь приходится вести — так вот и сложилось.
Перешли к обучению, как выражался Николай Николаевич — практическим навыкам. Собственно, их было действительно немного, и все они мучительно напоминали Николаше читанные когда–то в школе книги про каких–то подпольщиков или шпионов: как ходить по улице, как вести себя в общественных местах, в транспорте; как себя вести с «обычными» людьми, попадающими в зону его, Николашиного, влияния, — «вот ведь…», — не без тоски думал Николаша; как, напротив, скрываться и уходить от неизбежно станущих липнуть к нему всевозможных «братьев»; как, тем не менее, воздействовать все же и на них — поскольку в этом был залог его будущей безопасности, неразрывно и безжалостно связанный с успехом его «миссии».
Но главное, старик заново учил его говорить.
Николаша с трудом, по слогам, как иностранные, произносил слова родного языка, так и в таких сочетаниях, чтобы они были понятны, — интуитивно, молодой человек, эмоционально! — его, находящимся в блаженном неведении о постигшей их судьбе согражданам; как с этой целью, желая сказать по сути одно — говорить нечто совершенно иное; как умолкать в то время, когда в соответствии со здравым смыслом он должен был бы что–то произнести и, наоборот, городить целую уйму совсем остававшихся ему непонятными слов — старик велел их просто заучить наизусть, как набор звуков — тогда, когда, как Николаше казалось, все уже им сказано и следует умолкнуть.
— Ведь вы все время апеллируете к здравому смыслу, молодой человек! — сердился старик на Николашины жалобы. — А никакого смысла — здравого, или не здравого — вне вас, как одной из волею судьбы подвернувшихся ему личностей — не существует! Вернее, — поправлялся он, — его, в некотором роде, поле быстро слабеет по мере удаления от вас. А вне этого поля существуют, как мы с вами говорили — только выхолощенные от живого смысла формы, всего лишь, будто прикрепленные таблички, обозначающие образы глубинного, неосознаваемого, но к сожалению, в силу этого — очень примитивного эмоционального содержания.
Тем не менее преподаватель Николай Николаевич был отменный.
Добившись от своего ученика относительно правильного разговора на этом «выхолощенном» языке, что слышал Николаша в последние месяцы со всех сторон, он сам переходил на него, да так ловко, что впору испугаться было. «Как это он так выучился?» — тревожно думалось Николаше. От него сначала требовалось просто понимать, что хочет выразить старик этими тарабарскими выражениями, затем — переводить их, а потом и отвечать — такой же нелепицей. Когда, запинаясь и краснея, он произносил, как ему казалось, что–то особенно, беспросветно бессмысленное, старик довольно улыбался, потирал руки — даже один раз осторожно хлопнул Николашу по плечу — и говорил:
— Вот, вот — у вас все получается! не так это сложно, главное — ни в коем случае не нужно думать!
Через каких–нибудь несколько дней они уже без труда могли вести непринужденные разговоры; верно учил старик: если не думать ни о чем — все становилось простым и понятным.
Был тихий, почти по–летнему теплый вечер в середине мая. Николаша, устав от трудов праведных, сидел у себя на диванчике, читал очередную, выданную ему стариком книжку. Он теперь понемногу выходил — гулял, бегал в ближайшие магазины — за покупками: а то совсем он стал неловко себя чувствовать, вынимая из той самой, сыгравшей в его жизни такую странную роль сумки, все, что старик приносил специально для него. Он побледнел с лица без свежего весеннего воздуха за те, почти уже… да — два месяца! — что просидел на «чердаке» практически безвылазно, немного осунулся — от переживаний, напряженного «учения» вдобавок к ежедневному корпению над все откуда–то берущимися заказами, чуть похудел от этого нынешнего, как ни говори, довольно–таки спартанского существования, и теперь с удовольствием, потягиваясь, отдыхал.