– О, а тебе лишь бы это, – тут же откликался Илья Муромэц, – Прошел-навесил-поборолись, в смысле – любовь, разлука, нечаянная встреча. Хорошо бы сразу совершить быстрый подвиг... а лучше два, так?
– Да не в этом дело, – отмахивался Алеша.
– А в чем?..
Как-то ввечеру разыгралась страшная буря. Сверкала молния, гремел гром, дождь лил как из ведра, и ветви деревьев отчаянно хлестали в и так заклеенное крест-накрест бумагой единственное окно помещения. Неожиданно в дверь постучали.
– Кто там еще? – рявкнул Илья Муромэц так, что заглушил даже очередной громовой раскат.
Но ответа не последовало. Или, скорее всего, его просто не было слышно. Вместо этого удары по двери приняли настойчивый, требовательный характер.
Илья Муромэц тяжело встал, всунул ноги в сапоги прямо через сохнущие на них портянки, шаркая подошел к двери и отпер.
У дверей стояла барышня. Боже, на кого она была похожа от дождя и непогоды! Вода стекала с ее волос и платья, стекала прямо в носки башмаков и вытекала из пяток. Илья внимательно осмотрел ночную гостью сверху вниз, после чего медленно посторонился, пропуская ее внутрь. На давно не циклеванном полу тут же образовалась большая, грязная лужа.
Илья прошел через комнату и отдернул занавеску, отделявшую от гостиной маленькую, глухую каморку.
– Вставай, Алексей… надо ж разместить человека…
Алеша Беркович нехотя поднялся с продавленной кушетки, попутно опрокинув стоявшее рядом пиво.
– Тут телевизора нет, – капризно заявил он, подойдя к Илье.
– Радио включи послушать. Тебе не все равно, на глаза будет давить или на уши?
– Там одна поп-музыка…
– Мне тебе теперь Lady in black из репертуара ВИА Uriah Heep исполнить а капелла? – огрызнулся Муромэц. Алеша еще немного поворчал и затих. Барышня тем временем прошла в каморку. Еще через пять минут оттуда потянуло крепким табачным дымом, и раздалось нетерпеливое покашливание
– Иди, молодой, – оскалившись сквозь густую бороду, обратился Илья к Филимонову.
Филимонов вздрогнул:
– Не пойду.
– Это почему еще?
– Она старая и страшная.
– Ну и что. Это она просто мокрая и без косметики.
– Все равно…
– И потом, дурачок – она же настоящая принцесса. Там и приданое наверняка имеется, полцарства с конем, и все такое прочее.
– С чего ты взял?
– Как с чего? – изумился Илья Муромэц, – Ну а кто еще в такой глуши, ночью, в дождь будет бродить? Ты сказки-то в детстве читал, или слушал хотя бы? Точно тебе говорю – самая натуральная.
– Давай, не робей, – подбодрил Филимонова Алеша Беркович. Призывное покашливание из-за стены донеслось повторно.
– Все равно не хочу, – уперся Филимонов из последних сил. – Я, может – Олушку люблю…
– И что с того? – в свою очередь удивился Беркович. – Одно другому, как говорится, не мешает. Ну давай, не тяни.
– Не пойду, – твердо отрезал Филимонов.
– Как знаешь, – пожал плечами Илья, – Спать будешь сидя на полу, другого места нет.
Одно время Олушка часто снилась Филимонову. Они о чем-то разговаривали, но он никогда не видел ее лица. Видимо, любовь и в самом деле – не когда смотрят друг на друга, а когда в одну сторону.
Потом перестала. Видимо, прошло.
…Наутро герои неторопливо завтракали кашей, когда ночная гостья, томно потягиваясь и зевая, вышла к ним.
– Ах, мальчики, что за ужасная ночь… Из-за вас я совсем не выспалась… – произнесла она прокуренным голосом, особо напирая на «из-за вас».
– А я тебе что говорил? – тихо сказал Алеша Филимонову, толкнув его локтем в бок.
– Это все Беркович, – равнодушно молвил Илья Муромэц, – Ему сколько раз говорили на диване не крошить чипсами да сухарями. Да все без толку. Горбатого могила исправит…
И кто знает, сколько сил положил затем Старый сказочник, чтобы вытянуть потом из этого «Принцессу на горошине»…
Тяжелый зимний рассвет занимался над столицей. Холодное солнце, с трудом пробиваясь сквозь низкую облачность, едва-едва освещало кабинет, расположенный на самом верхнем этаже Стеклянного Замка. Настроение у Арнольда Шварцевича, хозяина кабинета и по совместительству – председателя правления совета директоров одной некогда популярной, хотя и давно ничего серьезного не добивавшейся сказки, было погоде под стать. «Вот зачем отменили зимнее время, – размышлял он, – Девять утра, начало рабочего дня, а темень – хоть глаз коли. Хоть бы дракон какой огнедышащий мимо пролетел…» Но драконы не пролетали – видимо, и им такое время года было в тягость. Только несколько читателей из числа наиболее оголтелых привычно переминались с ноги на ногу возле подвесного моста, держа на вытянутых руках плакаты с письменами, выражающими требование возврата к неким «корням» и «истокам» и обращенными неизвестно к кому.