Далее, правда, становилось скучно, хотя истории всякий раз были новые. Но ближе к финалу, хотя он опять был практически одинаковым, вновь делалось интересно.
«…утром стою в ванной у зеркала, бреюсь. Вдруг – звонок в дверь. Она идет, открывает, какой-то разговор, я прислушиваюсь – муж! Во дела… откуда, вроде не должно было быть, ни вообще, ни тем более сегодня. Главное, я же даже доспехов нижних не надел, в трусах одних! Ладно, делать нечего: стою дальше, бреюсь как дурак…»
А в другой раз:
«…просыпаюсь в метро. Но вроде никуда не едем. Надо полагать – в депо стоим. Открываю глаза – и точно, в депо. Подождал, пока к темноте привыкнут, присмотрелся – вроде то депо, что под Западной грядой… («Учись, молодой! – толкнул в этом месте Филимонова в бок Илья Муромэц, – Алексей изнутри различает все метродепо Столицы!» «Да-а…» – только и смог протянуть Филимонов в восхищении). Поглядел на часы – нету часов. Но, наверное, ночь, раз состав в депо-то отогнали уже. Ладно, смотрю дальше. Портфель вроде на месте, у ног. Открываю – пустой. Ладно. По карманам прошарил себя – в одном вроде что-то есть. Думаю, может кошелек? Вынимаю – ан нет, не кошелек, галстук. Ладно, делать нечего: повязал галстук, сижу дальше как дурак…»
А на третий:
«…прихожу в себя, осматриваюсь, и понимаю – приехали. В вытрезвителе! Приняли-таки брахманы серые… Лежу голый на этом топчане деревянном, даже галстука нет, чтоб укрыться… Потом чувствую – вроде простынка подо мной. Ладно, вытащил простынку, завернулся в нее кое-как, все ж теплее. Лежу дальше, как дурак…»
И в этот раз Старый сказочник не выдержал и воскликнул:
– Алеша! Ну что же ты все время стоишь (сидишь, лежишь) как дурак?!
– А как надо? – на полном серьезе поинтересовался Беркович.
– А так. Ты стой (сиди, лежи) как умный!..
– Как умный, конечно, золотой мой! – и оба дружно расхохотались.
Илья Муромэц происходил хотя и из полной, но далеко не благополучной семьи. Отец трудился охранником вахтовым методом пятнадцать суток через двое и дома появлялся крайне редко, мать сбивалась с ног на двух работах, пытаясь прокормить Илью и его многочисленных братьев, да только все было тщетно. Был бы хоть кто-нибудь из них сестрой, еще можно было бы выдать замуж и как-то облегчить общесемейную участь – но нет: все были братьями, кроме того, очень нежно привязанными друг к другу. И тогда на общем совете было принято тяжелое, но единственно возможное в сложившихся обстоятельствах решение: отвести братьев в лес на съедение диким зверям.
И, откровенно говоря, родителей Ильи можно было понять. Илья был мальчиком крупным, носил сапоги сорок пятого размера, если бы, конечно, они у него были, как следствие, довольно много ел, не стесняясь покуривал в окошко и тайком употреблял спиртное. Вдобавок, продолжалось это ни много ни мало тридцать лет и три года, и хотя время тогда текло не так быстро, как нынче, но все-таки это был срок, к концу которого Илья стал пристально вглядываться в проходящих мимо крестьянок с недвусмысленными намерениями в глазах. В общем, компромисс был взвешенный. Конечно, эпоха стояла на дворе не совсем уже дремучая, и словосочетания «права ребенка» и «охрана материнства и детства» понемногу обретали общегражданское звучание, но за их чересчур громкое произнесение вслух все еще можно было угодить на костер под улюлюканье праздной, агрессивно настроенной толпы.
Сказано – сделано. Вернувшись с очередного заезда без копейки денег и с единственным на всех леденцовым петушком в кармане в качестве гостинца, отец вздохнул, сложил в котомку нехитрые пожитки и, выстроив братьев в колонну по одному, отвел их в самую заповедную глушь.
Шестеро суток под командованием Ильи братья держали круговую оборону, питаясь одним только подбитым в первый же день людоедом. Потихоньку силы и боеприпасы таяли – надо было прорываться к своим. И в пятницу вечером, когда внимание осаждавших немного ослабло – Илья, поднявшись в полный рост, пошел на прорыв. Но минула еще целая неделя, пока братья, петляя от одного заранее сделанного схрона с оружием к другому – пока братья, обросшие, потрепанные и далеко не все, но увидели перед собой не густые, непроходимые заросли, а обычный среднерусский пейзаж со всей тоской до самого горизонта…