– И только репутация пустомели, то есть человека, не всегда отвечающего за сказанные им самим слова – приобретается быстро, практически мгновенно, и далее остается с человеком уже навсегда…
– И это все, что ты хотел нам сказать? – мрачно поинтересовался Алеша Беркович, – Заметь при этом, что за все время никто кроме тебя не проронил ни единого слова!
– Да пошел ты… – тут же откликнулся Илья Муромэц, но совсем беззлобно.
Филимонов, как известно, был у Олушки первым, любимым и единственным в одном лице, и это подчас согревало его в дальних, беспримерных походах, хотя он и сам не всегда отвечал ей взаимностью по какому-либо из трех пунктов. Вообще и строго говоря, по отдельности первых, любимых и единственных было у Олушки предостаточно. Филимонов и сам искренне недоумевал, когда перелистывал ее записную книжку в неярком, дрожащем пламени свечи, покуда сама Олушка безмятежно сопела, разметавшись по подушке. Ну хорошо, по поводу первых и единственных еще можно было как-то понять в свете общего развития нравственности, рассуждал Филимонов – но вот наличие значительного количества любимых с чисто математических позиций никак не укладывалось у него в голове. Олушка и сама в них путалась, звоня иной раз тому или иному по какому-нибудь сугубо бытовому вопросу наподобие общих детей или раздела совместно нажитого имущества – а осознав ошибку, лишь слегка смущалась и без дальнейших объяснений швыряла трубку…
– Предположу, что Добрыня Никитин так и идет по более надежной финансовой части, – сказал Филимонов.
– Предположение верное! Книжку вот тут недавно выпустил, на презентацию приглашал, да я чего-то не вырвался никак, сам видишь, какие дела. Ну, она не первая у него и, коли милостивы будут Высшие таинственные силы – не последняя. А называется…
– Стоп! – воскликнул Филимонов, – Сейчас угадаю! Называется, небось, как-то вроде «Искусство сказочного менеджмента: грамотное делегирование полномочий или беспардонное перекладывание ответственности». Так?
– Ну почти, – согласился Старый сказочник, – Название немного иное, но суть та же. Ну, она и не менялась никогда… А ты хорошо помнишь ребят!
– Ну еще бы! Таких забудешь… Ну а эти двое?
– Эти-то два орла… Тут, как бы это тебе поделикатнее сказать… – тут Сказочник в задумчивости покатал карандаш по столу и как-то исподлобья глянул на Филимонова, – Каждый, ты же знаешь – по-своему утрачивает некоторое ощущение реальности…
Филимонов вздохнул.
– Кто-то начинает яростно за мир во всем мире бороться, – продолжил Евгений Александрович, – За избирательные права эльфов или, скажем, против голодающих где-то там у себя в Скалистых горах гномов. Кто-то с третьим за последние пять сезонов прощально-финальным туром по пространству разъезжает, и, что характерно, выручка с каждым разом практически удваивается, так что очередной стартует, когда еще толком не отшумел предыдущий. Варианты имеются, выбрать, ты знаешь, есть из чего.
Филимонов мысленно согласился и непроизвольно улыбнулся, когда попытался представить себе Алешу Берковича, отчаянно бьющегося за избирательные права эльфов, которых он и за людей-то сроду не считал. С другой стороны, Илья Муромэц с его прекрасным аппетитом и голодающие гномы… нет, не сходится. Но и вообразить их, катающих до икоты отрепетированную и давно осточертевшую программу лучших подвигов – тоже как-то сходу не получалось. Хотя время идет…
– Ладно, не мучайся. Потом расскажу. И все-таки?
– И все-таки… – эхом отозвался Филимонов.
Он помнил все, от самого начала и до самого конца. Вернее, даже так – от самого конца и до самого начала…
Папенька его, Филимонов-старший, тогда пришел однажды и сказал: «Собирайся, сын. Пришел и твой черед».
И Филимонов тут же подпрыгнул до самого потолка – наконец-то! Наконец-то он увидит настоящих благородных героев вживую, наяву, а не в засмотренной до дыр книжке с картинками. Папенька всегда обещал, да только отмахивался потом, мол, подрасти еще. И вот – «Собирайся!»
Свои доспехи он сложил в сумку утром накануне, конечно, еще не настоящие взрослые, боевые – но уже и не картонные детские. Потом переложил, тщательно проверив еще раз, не забыл ли чего. А вечером – снова, но все было в порядке. И, долго ворочаясь и воображая себе волнительное знакомство во всех возможных ракурсах, кое-как уснул.
Но и во сне он видел то же самое. Как его, совсем еще несмышленыша, в том возрасте, который отсчитывается еще не по «летам», а только по «годам», Филимонов-папенька впервые взял на самую настоящую битву. Была зима. Меча, даже игрушечного, Филимонову не выдали, зато поставили на лыжи и велели наматывать круги вокруг поля брани. Намекнув, что хорошая физическая форма для благородного героя – непременный залог его грядущих побед. И Филимонов, смирившись и немало воодушевившись, устремился в путь…