Неожиданно мимо жаркой дискуссии неспешной походкой вразвалочку проследовал Илья Муромэц, который согласно изначальному синопсису отвечал за строго оборонительные функции. Не говоря ни слова, он взвалил на плечо оспариваемую даму сердца, которая только лишь успела охнуть и кое-как оправить не по сезону короткую юбку, и так же деловито поволок ее в расположение части с самыми недвусмысленными намерениями на лице.
– Подвиг был, – заявил он вмиг оторопевшим и временно утратившим дар речи негодяям, – Я знаю.
– Илюш, ты погоди… ты постой! – завопили те, когда к ним вернулась способность выражать свои мысли словами, а Муромэц удалился уже довольно далеко, – Ты это… Ты-то что мог видеть?! Ты же дальше всех стоял, ты вообще половину действия в буфете просидел!
– Да, я стоял дальше всех, – подтвердил Илья перед тем, как окончательно скрыться за горизонтом, – И видел плохо. И именно поэтому мое мнение – наиболее непредвзято!!!
«Когда он еще немного подрастет, ко всем его титулам будут добавлять «Мудрейший». Почти как к Морихею Уэсибе» – так впоследствии прокомментировал этот эпизод Старый сказочник…
А потом подошел окончательно посвежевший и явно готовый к новым свершениям Алеша Беркович и аккуратно отвел за локоток в сторонку:
– Слышь, молодой! А ты ведь так ни разу сегодня Илью и не смог пройти?
– Не-а, – сознался Филимонов, – Ну он все-таки – великий. А я кто?
– Ну-ка покажи, как ты делаешь. Я сам хочу попробовать…
Вмиг одеревеневший от смущения Филимонов кое-как изобразил свое любимое, многажды накануне заранее повторенное, обманное вправо, влево – и резко снова вправо!
– Ну вот так как-то… туда, сюда, и снова туда! А он все время как-то у меня на пути, хотя раньше получалось, как правило…
– И ты думаешь, он читает тебя, как раскрытую книгу?
– Ну наверно… – Филимонов смущенно втянул ноздрями воздух.
– Ну думай. А он просто только на первое движение твое успевает среагировать, вот и валится на тебя как куль! Эх ты! – совершенно счастливо расхохотался Алеша, – Ну ладно, пойдем. Прикроем тебя как-нибудь перед папашкой…
Однажды к Морихею Уэсибе робко приблизился один его нудный ученик. Год назад он сбежал от Учителя с одной ученицей, но в глубине души О-сэнсей всегда знал, что однажды тот вернется.
– Учитель! – с болью в голосе начал ученик, – Мне не хватает денег! Я вкалываю на двух работах, я напрочь забросил медитацию, самосовершенствование и поиск Истины – и все равно каждый месяц стреляю сто иен до получки. Не мог бы ты сообщить мне какую-нибудь подобающую случаю Мудрость?
Учитель задумался. Он многое о чем захотел сообщить – но затем передумал. Порывшись в складках кимоно, он вынул оттуда мятый полтинник и вручил его ученику. «В такие моменты вся мудрость мира – ничто, – сказал Морихей Уэсиба, – А Джа даст нам все. Видишь, еще и мелочь осталась, на маленькую сакэ и какого-нибудь говна на закуску…»
Он был по-настоящему мудр, этот Морихей Уэсиба. Он знал, что приличные ученицы в итоге всегда обходятся гораздо дороже неприличных. Тем ты платишь один раз, чтобы снять с нее старое кимоно. А этим ты платишь всю жизнь, чтобы каждый раз надевать на нее новое.
…Они долго ехали на метро, почти до конечной. Потом на стылой поземке, подняв воротники и тщетно пытаясь спрятать лицо от летевших, кажется, со всех возможных сторон колючих снежинок, дожидались колесницу какое-то бесконечное количество времени. Наконец, уверенно преодолев сопротивление прочих соискателей, втиснулись в подошедшую машину, где турбулентный людской поток быстро разнес их по разным углам. Тронулись. Филимонов, впервые пригласивший в гости Илью Муромэца и Алешу Берковича по случаю своего дня рожденья, очень волновался, но пока вроде все шло по заранее намеченному плану.
Послеполуденная январская темень быстро окуналась на землю. Пассажиры один за другим сходили, остановки делались все реже, и колесница все стремительнее таранила мглу, едва освещаемую габаритными огнями. В какой-то момент Илья Муромэц даже ухитрился пролезть к окну, один заняв сразу все сиденье.
– Гляди-ка! Это что такое? – спросил он, кое-как разглядев убегавший за окном пейзаж.
– Илья, что? – встревоженно спросил Филимонов.
– Да вон висит!
Филимонов всмотрелся. Ветер безжалостно трепал поблекший парусиновый транспарант, натянутый поперек тракта, но пожухшую надпись на нем разобрать еще было реально.