И если Негодяю глянулась какая-нибудь сказочная девка, он без зазрения совести и каких-либо штрафных санкций может (а по некоторым сюжетам – так и вовсе обязан!) склонить ее к временному сожительству без дальнейших взаимных обид и претензий – в то время как благородному герою подчас приходится до полной потери желания хранить верность совсем неясно кому (ведь если Герой поступает в сказку непосредственно перед ее началом, а то и уже по ходу действия – он может и не подозревать, счастье обладания кем предстоит ему вскорости яростно оспаривать). Да и Дамы сердца поглядывают в сторону негодяев иной раз с неподдельным интересом: заведя внеплановую интрижку с залетным Героем, они сильно рискуют вызвать резкое обострение внутри- и междусказочных отношений, абсолютно несоразмерное по своим последствиям полученному удовольствию. Уступив же кавалерийскому наскоку Негодяя, походя предложившему в спокойной, романтической обстановке обсудить стилистические особенности позднего Ганс-Христиана Андерсена, можно затем спокойно хлопать ресницами и списывать произошедшее исключительно на прирожденные подлость и коварство последнего, выставляя себя невинной жертвой, к тому же еще и обделенной вниманием резидентного правообладателя.
Тем не менее, в дикие стародавние времена в роли негодяев второго плана выступали, как правило, опустившиеся благородные герои, а не то сказки обходились и вовсе без отрицательно заряженных элементов – общая неразвитость сказочных технологий и в особенности коммуникаций делали жизнь весьма проблемной и без дополнительно налагаемого сопротивления. Но прогресс не стоял на месте, Черные леса вырубались, осушались Гнилые болота, и существование Благородных героев делалось похожим на сказку все больше и больше. В отсутствие серьезной внешней конкуренции положительные персонажи мельчали и утрачивали профессиональные навыки. Дамы сердца не скрывали возмущения и негодования: любой заморыш, обзаведшийся ковром-самолетом (причем еще взятым в кредит лет эдак на пять вообще без первоначального взноса!) теперь за пару дней достигал места ее заточения в логове какого-нибудь Дракона (это вместо прошлых-то мучительных месяцев в Зыбучих песках и Горящих морях!) А достигнув, вместо собственноручного исполнения романтической серенады просто ставил студийную запись якобы со своим вокалом (над «сведением» которого долго корпели кудесники звукозаписи), после чего тоном, не подразумевающим возражений, начинал домогать от Дамы сердца разных изысков, о которых рассказывали герои, послужившие по программе обмена во французских сказках Шарля Перро. Таким образом, новые сказочные условия требовали разумного противовеса вконец распустившимся героям и помощи ослабевшей без должного ухода и полива нечисти. И этот противовес в форме института негодяйства постепенно был сформирован.
Важной вехой следует считать историю, когда один положительный персонаж, практически принц на белом коне с безупречной биографией и прекрасными характеристиками, совершил все положенные подвиги, добрался до своей Дамы сердца (весьма недурной собой) и уже перед самым словом «конец» вдруг объявил опешившей сказочной общественности, что никакой он не благородный герой, а самый что ни на есть первостатейный негодяй, художественный руководитель недавно созданного соответствующего Тайного ордена, и что вообще все вокруг дураки и мямли – вслед за чем расхохотался как гиена и уволок принцессу неизвестно куда (при этом по свидетельству очевидцев особенно большого разочарования таким крутым поворотом на ее прекрасном лице прочтено не было). Та сказка без труда выиграла звание Рождественской и удерживала его еще три сезона подряд, пока, наконец, благородные герои, очухавшись, не взялись за дело как следует. В интегральном сухом остатке, таким образом, пострадавшим больше всех можно было считать опростоволосившегося инспектора по кадровым вопросам, который еще долго выплачивал неустойку и не мог устроиться на другую приличную работу.