— Но… а как же сказки, где добро всегда побеждает зло?
Печальная улыбка обнажила провалы его выбитых зубов.
— Победитель в большинстве случаев имеет достаточно авторитета и силы, чтобы заставить признать себя правым постфактум. Так вот, люди их уничтожили, стерли все следы их существования, а потом, в приступе лживой сентиментальности, вообще-то свойственной нашей породе, опоэтизировали и нарекли эльфами. И стали сочинять про них сказки: дескать, нет у них иного занятия, кроме как строить мелкие безобидные пакости людскому роду. Пляшут-де они целыми ночами в пещерах под холмом, заманивая к себе легковерных путников. И кажется тем, будто они весело и славно провели ночь, однако вышли на божий свет, глядь — минули столетия, а холм навеки закрылся для них.
Агнес слушала, затаив дыхание и подперев голову рукой. Потом очнулась.
— Ну и как же все это привязывается к Марку? — недоверчиво спросила она. — Может, тут неподалеку, в глухомани, прозябают остатки великой расы? Когда, ты говоришь, было все это?
— Я не могу назвать вам цифру, мадемуазель. Но определенно прежде Библии. А то, что неподалеку… Вы никогда не размышляли о происхождении вашего родового имени?
— Д’Орбуа? Буквально — Золотой Лес? Я думала, это от осенней окраски листьев, от цвета коры на закате…
— Посмотрите вокруг. Как зовутся иные поселения! Коли не римские, так одни Малые Брюховы да Большие Гниловы, Нижняя Маета да Верхняя Тошнота. С души воротит! А там, между прочим, леса точно так же одеваются в золото и багрянец, и цвет заката Господь подарил один для всей земли. Место это — Золотой Лес — встречается в летописях и устных местных преданиях раньше, чем любое упоминание о человеке с тем же именем. Не люди так его назвали. Так же молва зовет место их последнего оплота, где они, уже обреченные, но все еще блистательные, держали безнадежную оборону. Они были величайшими магами в истории нашего мира. Не побоюсь открыть вам один секрет, мадемуазель. Просто потому, что я страшно устал бояться. Когда я готовлю снадобья, я произношу над ними некоторые слова. Как будто бессмысленные наборы звуков. Это не латынь. Но они как будто пробуждают спящие в лекарствах целебные свойства трав. Мне они достались от моего учителя, и, насколько я знаю, они никогда не были записаны на пергаменте. Странный вкус остается от них на губах: мелисса, мята и мед. И еще — чувство совершенного упоения. Вот почему ни один из нас никогда не бросит это дело. Ступившему на эту тропу обратно дороги нет. В работе высшее счастье мастера. Искушение слишком велико. И мы гордимся тем, что облечены в жалкие лохмотья их былого величия.
Он мечтательно цокнул языком, напомнив Агнес белку.
— Ты говорил о Марке, — напомнила она. — Почему ты решил, будто он из них?
— Для них швопсы не были ядовиты, — пояснил Локруст. — То есть укусить он его мог, а отравить — нет. Все в точности, как вы поведали, мадемуазель. Вы так наблюдательны, что я почел бы за великую честь сделать вас своей помощницей.
— Но что же тогда происходило в часовне?
— Ну, — усмехнулся Локруст, — каждый воюет, как может. Они придумали швопсов, а мы — святость, и все такое. Они покинули этот мир, но остались в нем его необъяснимыми страхами, боязнью одиночества и тьмы, робостью перед непознанным. Это они прячутся с той стороны зеркал и глядят на нас оттуда, когда мы не глядим на них. Нет оснований считать, будто они испытывают к нам добрые чувства. А потому в представлении людей они понемногу превратились в злобную нечисть, против которой одно лишь спасение: крестное знамение да святая вода. Альбигойцы и те — христиане. Впервые вижу еретика, которого от святой воды буквально свернуло в бараний рог! Я, разумеется, утрирую. Еще они были господами животных. Птицы садились им на руки. Помните, вы рассказывали мне о Марке и овцах? Рассказывают, будто правили у них женщины. Они обладали магией и были окружены почетом. У него инстинктивное уважение к даме, и это было первое, что вы заметили. Мужчинам принадлежал материальный мир, они были строителями и воинами и считались на вторых ролях. Вы не замечали, Марк ест чеснок? Может он коснуться серебра?
— Прошу тебя не пробовать, — сумрачно заметила Агнес. — Вдруг это причинит ему боль.
— Но это же с ума сойти! — воскликнул вдруг Локруст. — Живой, настоящий эльф в моих руках!
— В моих руках, — холодно поправила его Агнес. — Во-первых, не забывай об этом.
— Да, мадемуазель.
— Во-вторых… — она помолчала, взвешивая, — ты ничего ему не скажешь. Ему незачем об этом знать. Ты слышишь меня?