— Холодно ли тебе, девица, холодно ли тебе, красная? — ехидный голос раздался откуда-то сверху, с веток огромной ели, что нависла неподалеку от девушки, закрывая собою мутное небо, серое от снежных туч.
Холодно ли ей?
Камушек сжала озябшими пальцами и ощутила, что от него тепло исходит, словно уголек это от костра.
Нет, не холодно.
— Нет, не холодно, — стуча зубами, ответила Снежка и поднесла к глазам камушек. Его зелень грела, успокаивала и дарила надежду на то, что все закончится хорошо, что увидит она своего Морозко. И не согбенным старцем с инистым взглядом, а юношей с доброй улыбкой, юношей, который когда-то вывел маленькую Снежку из зимнего леса, в котором заблудилась она в поисках скальных осколков.
Мороз еще крепче стал, руки леденели, ног Снежка уже не чувствовала, изо рта белый парок выходил и свивался в дивные узоры, а камушек грел — но маленько совсем, словно не хватало его сил, чтобы справиться со стужей зимней.
— Холодно ли тебе, девица? — еще более грозно рыкнул зимний старец с елки, и затряслось, закачалось дерево под тяжестью Морозко.
— Тепло, Мороз Иванович, тепло, — выдохнула из последних сил невеста его и упала на снег, выронив камушек.
Зеленым огоньком прокатился он по насту, оставляя за собой темный след, и засверкал гранат волшебный так ярко и лучисто, словно вобрал в себя все тепло летнее и сейчас делился им с девушкой.
Закружились ветки сосен над Снежкой, и увидела она, как пролетела вверху черная птица. Страшная. Тревогу она вызывала видом своим жутким и несла тоску и печаль на крыльях огромных. Исчезла в дымке снежной, словно призрак иного мира.
— Смелая девка, ничего не боится… — шепот тихий раздался, словно это поземка мела по сугробам.
— Что ж это не боюсь? Боюсь… — Снежка глаза закрыла, чувствуя, как холод в сердце проникает, превращая его в кусок льда. Все же не мог гранат, подарок горного духа, греть ее все время, ослабела его сила, подпуская зиму все ближе.
— И чего же это ты боишься? Та, которая стужи зимней и холода не испугалась? — с любопытством спросил Морозко, над невестой своей склоняясь, а сам молодел на глазах. Морщины его разглаживались, глаза ясными становились — словно с небес серых тучи снежные уходили прочь… на губах улыбка ласковая появилась. Сбросил меховую шапку, и рассыпались серебром волосы по плечам, зазмеились по кафтану узорчатому локоны, словно из вихрей снежных созданные.
— Что жениха своего так ни разу и не увижу, вот что пугает… — пробормотала Снежка, закрывая глаза. Руки раскинула, под ладонями — колючий снег, но не холодно больше почему-то. Словно бы кто-то шубу под нее положил, и мех греет, щекочет кожу. Но вот ощутила она касание ледяных губ, и ещё теплее стало от этого, будто и не в сугробе она, а на перине мягкой в избе протопленной.
— Доведется, Снежка, доведется… — снова этот шепот раздался, а губы, которые только что целовали сладко, исчезли.
Снежка глаза открыла — а над ней юноша склонился. Взгляд синий-синий, как тень на снегу, но колкий, будто еловые иглы в инее. Шуба соболиная нараспашку, по камзолу белый узор вьется, и кажется — живой он, узор этот, шевелится, сверкает искрами дивными.
— Так ты и есть Морозко, царь зимнего Синегорья? Жених мой обещанный? — улыбнулась Снежка и на локтях приподнялась. Глядит — шкатулка рядом лежит, открылась, а из нее сокровища высыпались на сверкающий наст — бериллы да топазы, алмазы звездами горят на венце свадебном, обручья из жемчугов и льдистых самоцветов, перстни белого золота… чего только нет там!
И Морозко берет венец, надевает его Снежке на голову, остальные украшения примеряет. Они хоть и холодные на вид, а прикосновение шелковистых камней приятно. И в этот миг куда и делась простая одежда, блазнями дареная, на Снежке белое платье оказалось, так плотно камешками усыпанное, что панцирем смотрелось. По подолу жемчуг вьется, по поясу — синие топазы, по рукавам — лиловые аметисты, что по краям желтизной отливают.
Снежка такой красоты и в музеях не видала, дышать забыла в восхищении. Вскочила, разглядывает наряд свой, камнями любуется — откуда и силы взялись! Словно не лежала только что, умирая от холода. Кружится, и юбки платья ее белоснежного цветком дивным распускаются, а на снег синяя тень падает, и такая она яркая, словно васильки и колокольчики распустились — как тогда, в детстве.
— Хороша девка, ох, хороша! — смеется Морозко, и смех его кажется перезвоном льдинок на ветру, тонким да хрустальным. — Люба ты мне, Снежка! Станешь ли зимней царицей да женой моей любимой? Давно я искал такую, сотни лет долгих искал…